- Я Вам еще раз повторяю. У них есть бумага, которая подтверждает, что Вы продали свой столовый дом, - как несмышленому ребенку втолковывал офицер.
Это был мужчина лет сорока, тучный и обрюзгший, его лысеющую голову покрывали крупные капли пота. Пепельного цвета форма была давно не стиранной, а плечи обильно усыпаны перхотью.
Перед ним, на неудобном стуле сидела женщина, примерно его лет, смуглая кожа и черные прямые волосы выдавали в ней уроженку юга. Агатовые глаза, бывшие некогда ясными и прозорливыми, сейчас были забраны поволокой слез.
- Не продавала я своей харчевни, - рыдала она, заламывая руки, - господин, молю Вас, помогите!
- Я ничем помочь не могу! - начал раздражаться офицер, - закон на их стороне.
- Да, что же это за закон-то такой, что разбойников боронит, - воскликнула она с едва уловимым акцентом.
- А это не тебе судить, - вскипел страж, - я тебе сказал, иди домой. Если, что – сообщим.
- Но, господин, там же притон… - начала она.
- Я сказ пошла вон! – лицо асессора, а именно в таком чине он находился, стало пунцовым от гнева, - надворный! – позвал он.
В комнату вошел крепкий парень, лет двадцати. Он был одет в такой же как и у асессора серый камзол, с символикой городской стражи - круглый щит с вписанным в него изображением семиступенчатой пирамиды, на поясе висели тяжелая дубовая дубинка и многохвостная плеть. Надворный жестко взял просительницу под локоть, и чуть ли не волоком потащил ее к массивной, тиковой двери.
- А мне, что делать? – в отчаянии закричала женщина, вырываясь из крепких рук стражника.
- Жди, женщина, - бросил офицер и тут же уткнулся в свои бумаги, в беспорядке лежащие на его столе.
За неугомонной посетительницей закрылась дверь и Прадэ Гинуэ, асессор Садового Угла города Монолит, вздохнул с облегчением. Только он решил приступить к чтению доносов, а литература эта была увлекательной и полна острой сатиры, как дверь едва слышно скрипнула.
- Так! Я же сказал, - начал он, отрываясь от косноязычных строк нацарапанных молочником, но прервал готовящуюся гневную тираду.
В его кабинет вошел высокий мужчина лет тридцати, коротко стриженный, с аккуратной бородкой. Острые, не сказать резкие, черты предавали его лицу некую хищность, серые глаза смотрели холодно и пронзительно.
«Волчий взгляд какой-то». Подумал асессор Прадэ.
Одет вошедший был в длинный до колен, черный камзол со стоячим воротником, последний украшал белый позумент. Узкая талия была перехвачена черным же кушаком. Видимого оружия при нем не было.
Гость прогрохотал тяжелыми сапогами по каменному полу, и уселся на стул.
- А, что это за истеричная особа была? – спросил он. В пол оборота глядя на дверь, как бы провожая взглядом уже давно покинувшую кабинет просительницу.
- Ай, кабачница, - махнул рукой Прадэ, состроив кислую мину, - какие-то молодчики захватили ее харчевню. Может знаешь? «Высокий утес» называлась.
- Никогда не слышал, - голос вошедшего был спокойный и глубокий.
- То есть это она говорит, что захватили. Но мы сходили, разобрались, они показали договор, где четко говориться, что эта Динара продала строительной артели Тэхэ, помещение, за, что получила пять тысяч аэлей, старой резки. Она все же утверждает, что ничего не продавала. Вчера вообще заверение написала, мол, работники артели там бордель устроили. А еще, оттуда крики какие-то доносятся. Бешеная баба, - Прадэ сокрушенно покачал головой.
- А сама она кто? Откуда?
- О небеса, Цвэйгун, оно тебе надо? Шелупонь безродная, Динарой звать. Приехала года три назад, открыла с мужем харчевню. Муж правда умер год назад. Сейчас с двумя дочерьми проживает, - он грузно откинулся на спинку кресла.
Названный Цвэйгуном промолчал, задумчиво глядя в окно, за которым цвела раскидистая вишня.
- Да еще, эта полоумная и своих детишек приплела. Говорит, что дочкам ее угрожали, - асессор изобразил сардоническую улыбку.
Цвэйгун внезапно перевел взгляд своих серых глаз на собеседника, да так резко, что Прадэ невольно вздрогнул. Но, тут же его взгляд потеплел, и в глазах заплясали озорные чертики.
- Продала харчевню, говоришь? А артель Харалдая Тэхэ пошлину на приобретение недвижимости в нашем районе проплатила? – Цвэйгун хитро улыбнулся и по свойски подмигнул собеседнику.
Прадэ сначала удивился вопросу, да и самой перемене в облике сидящего перед ним сослуживца.
Надо отметить, что проницательный Прадэ присматривался к новичку весь последний месяц с того самого момента, когда Цвэйгун Тревилиан перешел на новое место службы. И пока мнение о нем складывалось положительное. На фанатика-служаку удан Тревилиан не походил, пока не взялся ни за одно дело. Но и проверяющим не был. Прадэ специально забросил ему наживку в виде сомнительных документов. Но Цвэйгун избавился от них намекнув асессору, о том, что надо получше заметать следы «около служебных коммерций».
«Да вроде свой мужик». Подумал Прадэ и улыбнулся.
- Ну, а то как? Заплатили все, что причитается, - еще шире улыбнулся асессор, - ой, вот только я расписку где-то потерял, - и он принялся демонстративно перерывать кипы бумаг.
Когда оба отсмеялись плоской шутке стражника, удан потянулся на стуле и сказал:
- Эх, и мне бы не помешало, кое-чего подзаработать. А то на наше жалование даже жилье приличное не снять.
- А ты артельщиков тряхни еще разок, - подался вперед Прадэ, - скажи, что это штраф за дебоши, которые они там устраивают. Только много не требуй, а то и пришибить могут.
Не то, что бы Прадэ был таким уж щедрым, просто он хотел втереться в доверие к удану. Да и одернуть разбушевавшихся парней надо, чего доброго навлекут на себя внимание радикальной общественности, и тогда у покрывавшего их асессора могут возникнуть нешуточные проблемы.
- Думаешь можно? – Ну, тогда я с них тыщенку сдеру. Нормально? – спросил прищурившись Цвэйгун.
- В самый раз. Ну, что тогда прямо тотчас и отправляйся? «Утес» находится на улице Красной Бочки, первый номер.
- Посещу, но завтра, на сегодня есть дела, - Цвэйгун встал со стула, - ну я пошел, если собью денег, то угощу тебя завтра штофом хорошей ореховой настойки. До завтра.
- Бывай, - Прадэ смотрел в спину уходящему удану.
Он знал куда направиться Цвэйгун. Каждые два дня удан посещал одно заведение, «Крылатый осьминог» и Прадэ знал, что ходят туда не за кислой бормотухой и дрянной едой. В отдельных кабинетах, за общим залом, вдыхали пурпурный дым «крокодиловой лилии», видя прекрасные сновидения. Пристрастие к этой дурман траве делало удана Цвэйгуна еще лучшим союзником, ведь его было легче контролировать, случись такая необходимость. Цвэйгун пробудет в «Осьминоге» до утра, как делал это уже не раз.
Цвэйгун кивнул дежурному, караулившему вход в здание районной управы. Остановившись на верхней ступеньке лестницы, спускавшейся от дверей к мостовой, он вздохнул полной грудью звенящий весенний воздух. Цепким взором он оглядел улицу. Почти все дома, двух, реже трехэтажные, были сложены из больших камней зеленного цвета, с золотистыми прожилками. Плоские крыши часто были украшены декоративными садиками, в которых росли карликовые деревья, редко превышавшие человеческий рост. И почти за каждым домом прятался небольшой дворик, с уже настоящим садом. Звезда Фирэни, которая освещала эти земли большую часть дня медленно садилась за семиступенчатую пирамиду Верховного Совета, и ее теплый золотистый свет уступал место более холодному свету Аргении, поднимавшейся на востоке. Но эта звезда светила лишь несколько часов, совершая свой путь по куполу небес гораздо быстрее своей золотой сестры. В мгновения, когда оба светила дарили свои лучи, город казался щемяще прекрасным.
Но Цвэйгун прервал свое созерцание красот города. В маленьком скверике, под бледно-розовым цветом вишни, которую он видел через окно в кабинете Прадэ, сидела на мраморной скамье и рыдала, та самая просительница, которая была у асессора. Цвэйгун застучал каблуками по ступеням, и она подняла на него глаза. Холодные, серые глаза удана встретились с полными мольбы глазами несчастной женщины. Всего лишь на один миг, после которого Цвэйгун отвернулся и зашагал вниз по улице. А женщина проводила его взглядом и снова зарыдала, уткнувшись лицом в красный платок.
Пройдя медленно пустеющими улицами, Цвэйгун вошел в район, где располагалось муниципальное жилье для низших слоев населения Монолита.
Брань, крики чумазых детей, и похабные песни, воспевающие трущобную романтику воровской жизни, служили вечным аккомпониментом здешней жизни. Узкие, грязные улочки вились между приземистыми домами. Здесь не было пахучих садов и тенистых скверов, на их месте мрачными пятнами на карте города, стояли густые заросли некогда светлых парков. Даже местные избегали этих чащ после захода, а совсем уж близорукая стража забредала сюда только когда по утру на заброшенной алее находили очередной труп.
Цвэйгун подошел к массивной двери, над которой висела написанная масляными красками вывеска, «Крылатый осьминог», гласила она.
Рядом с входом приютилась покосившаяся, расписанная похабщиной, скамейка. Когда удан потянулся к дверной ручке, со скамейки встал, сидящий на ней до селе, человек. Он был лет на пять старше Цвэйгуна, но по его облику ему нельзя было дать никак не меньше пятидесяти. Всклокоченные, сальные, кривоподстриженные волосы, воспаленные глаза и характерный цвет лица выдавали в нем старого пропойцу. От неопределенного цвета лохмотьев разило немытым телом и блевотиной.
- Парень, - нагло обратился пьяница к Цвэйгуну, - угости деньгой, душа воет.
- Нет, - полупрорычал удан, и вновь потянулся к двери.
- Эй, ну тебе чего, жалко? Не по-мужски это, - зло сказал пьяница.
Чтобы задержать удана он схватил его за плечо. Цвэйгун не переносил подобных людей и смотрел на них одинаково зло и презрительно. И пусть само их существование он выносил достаточно легко, но общение с ними вызывало в его душе стойкое отвращение. А прикосновение этого, с позволения сказать человека, переполнило его яростью. Кулак Цвэйгуна лаконично врезался в челюсть держащего его пьянчуги. Голова последнего дернулась, как у тряпичной куклы, а пальцы разжались, тело повалилось на камни. Удан страстно хотел свернуть ему шею, но сама мысль о прикосновении к зловонному телу вызывала отвращение. И презрительно фыркнув, он вошел в кабак.
В лицо ударил запах жаренного, дыма и пота. За грубо сколоченными столами сидели посетители самых разных сортов: работники мелких мануфактур, чернорабочие, менялы и просто типы, вызывающе отталкивающей наружности и хамоватого поведения. Лишь немногие одарили вошедшего взглядами, оценивающими, боязливыми, но по большей части безразличными.
Цвэйгун направился к большому прилавку, лавируя между столами, и обходя группки людей играющих в кости разных вариаций и правил. За прилавком стоял неопределенного возраста мужчина, смуглокожий и худощавый. Длинные усы свисали ниже подбородка, медного цвета глаза смотрели из под кустистых бровей.
- Здравствуй, Данзан, - обратился к кабачнику Цвэйгун, пристально глядя на того.
- Как всегда? – голос Данзана Фартала был бесцветным, как и степи его далекой родины.
Удан кивнул. Данзан указал на дверь за прилавком.
Цвэйгун прошел коридором, вдоль стен которого по обе стороны располагались двери. Он свернул в третью слева. За ней оказалась небольшая келья, стены которой были убраны грубой доской. В углу лежала циновка, на которой и полагалось вкушать волшебные сны. В центре комнаты стояла жаровня. Цвэйгун сел на циновку, поджав под себя ноги. Через несколько минут вошла служанка, с безразличным видом она высыпала красные угли, из бронзового совка, в чашу жаровни. Сверху бросила горсть сморщенных листьев, и вышла. От жаровни начал виться пурпурный дымок.
Цвэйгун прикрыл нос рукавом, стараясь редко и не глубоко дышать. Он подошел к противоположной от входа стене. Сняв две широкие доски, за которыми оказалось небольшое окошко, ведущее во внутренний дворик заведения Аручи. Едва протиснув широкие плечи сквозь узкое отверстие, удан оказался на свежем воздухе. Через двор падали длинные тени, на быстро темнеющем небосводе зажигались первые, робкие звезды. Пригнувшись, он пробежал вдоль стены до невысокого деревянного забора. Цвэйгун подпрыгнул, ухватился за край забора и, легко подтянувшись, исчез в надвигающихся сумерках.

* * *
Тихо поскрипывала корба колодца, когда тяжелый ворот делал очередной оборот. Рослый, широкоплечий парень легко поднял большое ведро, до крайов наполненное водой. Под незастегнутым кожаным жилетом мерно вздымалась могучая грудь. Ночь за спиной парня обрела плоть и серыми щупальцами обвила его бычью шею. Затем последовал короткий рывок, и тело осело у колодца. Точнее его аккуратно уложили. Над трупом возвышался человек в сером плаще, его лицо пряталось в тени капюшона. Лишь масляная лампа над колодцем освещала маленький дворик заведения, когда-то носившего название «Высокий утес». Незнакомец направился к двери, которая служила черным ходом в «Утес», именно через эту дверь, всего несколько минут назад вышел, покойный ныне парень. Человек в сером плаще медленно выдохнул и толкнул дверь.
Бесшумно ступая, он очутился в грязной кухне, повсюду валялись битая посуда и объедки. Возле стола, спиной к вошедшему, стоял мужчина, одетый в красный жилет, поверх белой льняной рубахи и коричневые кожаные штаны.
- Дэлгэр, дверь закрой, - бросил он грубо.
Вошедший не ответил. Так же тихо он пошел к человеку в красном жилете. Взяв с соседнего стола, воткнутый в него кем-то, мясницкий нож, незнакомец левой рукой зажал рот обращавшегося к Дэлгэру, и несколько раз вонзил нож тому в спину. Он не выпустил жертву пока та окончательно не испустила дух. Тогда убийца скинул серый плащ, и тот, кто увидел бы его сейчас узнал бы удана Цвэйгуна Тревилиана. Его лицо еще более жесткое чем всегда, выражало мрачную решительность.
В левой руке он держал две, длинной с локоть и толщиной в два пальца, палки из черного дерева. Они не были оббиты металлом, без темляков, даже оплетка отсутствовала. В правой так и остался окровавленный нож. Он подошел к двери, которая, по его мнению, должна была вести в главный зал, и легко толкнул ее ногой.
Он не ошибся. Его глазам предстал некогда светлый и чистый, сейчас лежащий в грязи и разрухе зал. Осталось всего два стола, а когда-то их было много больше, отсутствовали ковры и вычурные лампы. Видать новые хозяева спешно продавали все, что можно было продать. За столами сидели шестеро человек, они пили из деревянных штофов, громко говорили и много смеялись. Ночным кошмаром бросилась в глаза Цвэйгуна ужасная картина. Вдоль стен стояли декоративные, резные колонны, по три у каждой стены. И вот к такой колонне, с заломленными назад руками, была привязана полуобнаженная девушка. Ее белокурая головка лежала на груди, лохмотья в которые превратилась ее одежда, были сплошь в кровоподтеках.
Лицо Цвэйгуна исказила гримаса ненависти. Губы обнажили ровные белые зубы в хищном оскале.
Наконец шестерка пришла в себя, увидев окровавленный клинок в руках пришельца. Сидящие за столом, выхватив оружие, ринулись на удана, опрокинув стулья. Все кроме одного. По описаниям, полученным от своего осведомителя, пусть Цвэйгун и не долго был на своем посту, но времени не терял, он узнал Харалдая Тэхэ. Предводителя этой шайки, скрывающейся под вывеской вольнонаемной строительной артели. Он почти достиг двери, когда нож, брошенный уданом, вошел ему в ногу пониже колена.
Нападавшие были вооруженные не важно, кто сжимал кистень из воловьей кожи, двое были с дубинками, в руках одного бабочкой порхал дубовый шест, лишь один имел длинный и широкий нож. Первого противника, с высоко занесенной дубинкой, Цвэйгун сразил хлестким ударом ноги в пах и сразу же отразил удар вражеской дубины. Он скользил по полу стараясь, что бы один противник всегда загораживал его от остальных. Вот уже первый нападающий рухнул на пол, получив удар по затылку. Когда его товарищ с кистенем ринулся в атаку, удан пнул его пяткой в колено, сустав несший в этот миг основную часть веса тела, с тошнотворным хрустом сломался. Человек с поломанным коленом рухнул на пол, истошно крича. За вопящего товарища зацепился еще один враг, он потерял равновесие всего на пол мига. Но этого с лихвой хватило, что бы Цвэйгун успел поразить его в висок. Итого на земле лежало три тела, двое мертвых и один одуревший от адской боли в сломанном суставе. Получивший удар в пах успел оправиться, и встать рядом с вооруженным ножом соратником. Цвэйгун сразу понял, что именно с ножевиком и будут самые большие трудности. Тот не суетился, как бы подсев на правую ногу, левую он выставил в перед, корпус медленно покачивался в стороны, а нож не метался в истерике но и не замирал ни на мгновение. Первым в атаку ринулся парень с дубиной. Цвэйгун легко отмахнулся от его удара одной палкой, вторая же метким ударом сломала тому гортань. Но в этот же миг противник с ножом, сделал молниеносный выпад, который чуть не стоил Цвэйгуну жизни. Но нож лишь скользнул по ребрам, оставив длинный порез. Эта, в сущности, не опасная рана, сильно замедлила движения удана. Черные орудия и сверкающий нож убийцы заплясали в полумраке. Противник удана не блокировал своим клинком выпады Цвэйгуна, а уворачивался от них с поистине нечеловеческой гибкостью и проворством. Он успел нанести удану три глубоких пореза на левой руке и бедре. Цвэйгун понял, что начинает слабеть. Собрав остатки сил он ударил, метя в голову врага. Удар был быстр даже для такого мастера ножевого боя, увернуться он уже не успевал, поэтому просто подставил свой клинок. Тут же вторая трость Цвэйгуна раскрошила кисть державшую нож. Клинок, едва ли достигавший длинны локтя, выпал из, разом ослабевшей, руки. На повторный замах времени у Цвэйгуна не было, и он локтем сбил врага с ног, тяжелым ударом в скулу. Удан нанес не менее десяти ударов по лежащему противнику, прежде чем смог перевести дух. Тяжело припадая на правую ногу и натужно дыша, он подошел к скулящему от боли хозяину строительной артели. Черные курчавые волосы того слиплись, по серому лицу катились крупные капли пота. Опустившись на одно колено рядом с раненым, он сказал:
- Ну, что же уважаемый, Тэхэ. Я думаю, Вы согласитесь продать, некой Динаре, это место, за десять тысяч аэль-тек, старой резки, разумеется.
Раненный инцестуально выругался.
- Я полагаю, бумага, и письменные принадлежности здесь найдутся, - с этими словами он взялся за рукоять ножа, так и оставшегося торчать из ноги Харалдая, и медленно повернул.
Цвэйгун не был изувером, но подобные люди пробуждали в его душе звериную жестокость.
Поздний прохожий, который в столь неурочный час шел бы по улице Красной Бочки мог услышать как из столового дома «Высокий утес» доносятся крики жестоко пытаемого человека.

* * *

Она сидела одна у зажженной свечи. Зыбкий круг света освещал лишь небольшой стол, накрытый зеленной скатертью, на котором в фарфоровой пиале остывал пахучий чай. Она смотрела на пламя свечи, но не видела его. Вдруг ее оцепенение прервал звук глухого удара. На столешницу перед ней упал большой кожаный мешок, от удара тесемки распустились и на зеленное сукно высыпались, тускло блестевшие, вырезанные из красной кости плитки. Женщина едва не вскрикнула, когда увидела стоявшего на границе света человека в сером плаще. Лица она не смогла рассмотреть.
- Не стоит меня страшиться, уважаемая Динара, - сказал гость.
Названная Динарой оправилась от шока, и, вскочив на ноги, выхватила кривой кинжал, каким пользуются кочевники в степях. Держала она его неумело, двумя руками, да так, что побелели костяшки пальцев. Вошедший не обратил на это никакого внимания. Он протянул ей кожаную папку.
- Тут договор, который удостоверяет Ваше вновьобретенное право на «Утес». Вам осталось лишь поставить свою печать. В мешке деньги, это Вам за причиненные неудобства, десять тысяч, цельными аэлями.
- Но у них есть покровитель, офицер стражи, - сказала Динара, ошеломленная словами незнакомца.
- К сожалению, достопочтенный асессор Гинуэ Прадэ, не выдержал тягот службы, - раздалось из под капюшона, - прощайте, выход найду сам.
И ушел.
- Спасибо Вам, - крикнула, опомнившись Динара, но ей не ответили.

* * *

Разношерстная толпа громко переговаривалась. Из двухэтажного особняка выносили завернутое в черную парчу тело.
- Черная парча, знак самоубийцы, - сказала старухе, стоящей рядом с ней цветочница.
- Зарезался он, - сказал усатый извозчик, не слезая с козел.
- Да нет, удавился, - не согласился булочник, - сестра моя его осматривала.
- Говорят, нечистый на руку был, вот совесть и замучила, - провожая взглядом черную двуколку, произнесла все та же старуха.
В медленно редеющей толпе еще много чего говорили, но удана Цвэйгуна Тревилиана это уже не интересовало. Он шел, приволакивая левую ногу, в сторону здания управы, сообщить ужасную новость. Асессор Прадэ Гинуэ, прослуживший в этом районе двадцать пять лет, повесился в своей гостиной. Удан доложит, что сожительницы асессора крепко спали и ничего не слышали, следов борьбы не обнаружено.

P.S. Человек пристально посмотрел вслед повозке. Громко откусил от сочного яблока и поправил ладно сидевший китель. Из под щегольской широкополой шляпы блестели фиолетового цвета глаза.
9.08.07