Типа эпиграф:

     - Ты веришь в богов? - спросил он тихо.

     - Верю, - буркнула лучница, глядя на угли в костре. - Но не думаю, чтобы им захотелось забивать себе головы горячими подковами.

Анджей Сапковский «Ведьмак. Крещение огнем»

Предатель

  Как всегда в это время суток солнце беспощадно сжигало Ариилл и его окрестности. На улицах лишь изредка встречались люди, да и те стремились как можно скорее укрыться под какой-нибудь  навес – это давало небольшую защиту  от палящего солнца, от  жары здесь спрятаться было почти невозможно. Желанную в это время прохладу можно было найти лишь в приемной прокуратора, и в храме, которым восхищались все чужеземцы и который глубоко в душе ненавидели все местные жители. Парадоксальное явление, потому, что храм строился наместником римской власти именно для жителей этой провинции.

   Редкие прохожие почти не обращали внимания на бредущего по улицам человека, непрерывно бормочущего себе под нос глубокомысленные,  одному ему понятные речи. Выглядел он типичным сумасшедшим бродягой, которых к великому празднику Песах в Ариилле всегда собиралось множество, с целью вымаливания подаяний у богатых чужеземцев, прибывших увидеть своими глазами культуру,  которая славилась на всю империю своим своеобразием и неестественностью. Этот бродяга имел длинную неухоженную бороду, засаленные, хоть и целые одежды, которые считались модными, среди представителей светского общества, три года назад, один, из его сандалий был надорван и сильно затруднял ходьбу, но, тем не менее, никак не мог обратить на себя внимание своего владельца. Жара докучала ему, как и всем редким прохожим, но тем не мене этот никем не замечаемый человек брел вовсе не в то место, где можно от нее укрыться и, конечно же, не в храм, где его еще три года назад встретили бы как почетного гостя, и не в приемную прокуратора, откуда его три года назад проводили бы для беседы непосредственно в покои представителя римской власти.

 - Кто бы мог сейчас подумать, что я Иуда был вхож в дом к самому Иосифу Каифе, конечно же, вы не верили, точнее не желали верить – ворчал он негромко себе под нос – впрочем, тогда еще Каифа не возглавлял синедрион… ты то это знал… только сам поздно понял, что их бесполезно убеждать даже в самых очевидных вещах… даже ты не смог победить людское скудоумие… думал твоя смерть их заставит задуматься?

  Впереди послышался металлический лязг доспехов, подняв глаза, он  увидел сотню, делающую ежедневный обход города. Вопреки своим ожиданиям Иуда не увидел ослепительно сверкающих, начищенных шлемов и нагрудников, какие ему довелось наблюдать вчера, во время казни, на солдатах элитной центуры - цвета римской армии. Солдаты медленно брели даже не пытаясь сохранять хоть какое-то подобие построения, то и дело, спотыкаясь о собственные копья. Ржавые, заляпанные жиром, воском и покрытые слоем грязи нагрудники просто не могли сверкать на солнце. Вместо шлемов почти у всех солдат на головах были, отобранные у местных жителей, шерстяные головные уборы, которые они периодически поливали уже теплой водой из глиняных фляг. При приближении этой сотни в окнах домов спешно захлопывались ставни, а торговцы, даже в такую жару не оставляющие надежд на заработок, убегали, пытаясь прихватить из своих лавок все, что можно было унести. В такую жару солдат не волновала незаконная торговля в неположенном месте – они проходили мимо покинутых лавок, в такую жару их не волновало вообще ничего, разве что окончание обхода, проклятого ежедневного ритуала. Их не волновало даже, то, что в данный момент они являлись для местных жителей олицетворением римской власти. В данный момент власти, молча, брели по улицам, распространяя вокруг устойчивый запах пота, горелой коры акации, шалфея-предсказателя и выпитой за ночь ячменной водки, который из за полного отсутствия ветра еще долго не желал рассеиваться. Бродяга оказался не настолько сумасшедшим, чтобы не свернуть на другую улицу и  не разминуться с этой толпой, которую почему-то было принято называть более благородными словами. Правда, этот путь был длиннее до ворот, выходящих по направлению к Сузам. Во рту пересохло, голова начинала кружиться, да, жара была невыносимой, даже для Иуды, который с детства вместе с отцом водил караваны в Египет и Индию. Но сейчас его волновали лишь обрывки пергамента, которые царапали грудь под одеждами. Это были записи его бывших друзей. Хотя нет, не друзей… Ведь он не мог быть для них другом, для этого сброда, состоящего из полуграмотного астролога, трех рыбаков, шести бродяг без рода и племени, а так же бывшего представителя налоговой палаты, который, несмотря на престижную должность, играл  там незначительную роль. Эта роль заключалась в силовых методах сбора податей у тех, кто не желал или не мог заплатить их добровольно. Конечно, бывший богатый купец был для них социально чужим. Эти записи сочинялись всю ночь с усердием, достойным лучшего применения, а под утро уже оказались у Иуды за пазухой.

  - Первый раз в жизни украл… украл… до этого не было необходимости… - он громко рассмеялся истерическим смехом, сильно запрокинув голову к верху, тем самым обращая на себя внимание – вы даже в чужой смерти ищите свою выгоду… так ничего и не поняли… всю жизнь умели только завидовать и надеяться, что милость всевышнего свалится на вас с неба и раздавит своим невероятным весом…

  Так ведя негромкий диалог с самим собой, он добрался до городских ворот, два солдата у ворот стояли в тени, плотно, с головой закутавшись в шерстяные плащи, подложив под ноги гладко отесанные деревяшки, чтобы сандалии не соприкасались с раскаленными камнями, которыми была вымощена дорога. Понятно, что никто из них не собирался даже разглядывать входящих и выходящих через городские ворота. Вот и ненавистный Ариилл остался за спиной, великий город проституции, где продается и покупается абсолютно все, где единственный вопрос, который стоит решать – это цена.

 - Тридцать серебряников – это все, на что хватило вашей фантазии … вы никогда не имели даже таких денег… для вас чрезвычайно сложно представить, что я некогда имел значительно больше… имел и отрекся от этого добровольно…. все роздал нуждающимся… вы все предали его, я единственный, кто пошел к Каифе просить за него, так вы даже за это меня возненавидели, за то, что я был единственный, кто мог что-то сделать… о да ненавидеть вы умеете  - он опять громко расхохотался и споткнулся о камень  – да за тридцать сейчас не купить даже рабыни, разве что старую, которая вот-вот сдохнет , и то не в Ариилле … в условиях политики демонетизации, которая всего лишь является жалкой попыткой  замаскировать неумолимое падение стоимости денег, а точнее попыткой замаскировать наследственное скудоумие дома Флавиев, самого влиятельного на сегодня в империи…  но ваши мысли вертятся исключительно вокруг чего-нибудь съестного…. вам-то была противна даже эта маленькая сума, которую я носил с собой и из-за которой вы до сих пор не посдыхали с голоду…

Стоящее у дороги дерево давало незначительную тень, Иуда понял, что дальше идти не сможет, ему не оставалось ничего, кроме как присесть под этим деревом. Усевшись под этим жалким укрытием, он принялся изучать листы пергамента. Это изучение периодически прерывалось приступами истерического смеха.

 - Вот и этого убогого не забыли, как виш его … о… Симон Киренеянин, да, в отличи от вас, он ему действительно помог хоть чем-нибудь… Предательство? Ну, какое же скудоумие, можно подумать, что шпионы Каифы заранее бы не узнали…

 Иуда не оглядывался по сторонам, ему было сейчас не до этого и, конечно же, он не заметил, как к нему подошел человек огромного роста, в котором все жители бедных кварталов без труда бы узнали живоглота из налоговой палаты. Этот верзила следовал за Иудой на расстоянии через весь город  и, наконец-то, к его великой радости, тот покинул город. Вскоре все было кончено. И бывший сборщик податей уселся передохнуть под осиновым деревом, на котором болтался повешенный. Аккуратно собрав разбросанные листы пергамента, он достал из сумы повешенного письменные принадлежности и принялся корявым почерком делать записи, поскольку на этих листах было еще достаточно свободного места.