Луна в сиянье серебра,
Разлила свой туманный свет
На ночи тень, что столько лет
Пьянее старого вина.
И в этом не теней вина,
С светилом в прятки что играют,
Они, бесплотные, не знают,
Что заплатили уж сполна…
«Бред какой-то», - скомканная бумага апатично прыгает по заваленному хламом столу: по кипе бумаг, когда то являвших собой аккуратную стопку; по истертой записной книжке, через зевающую иссиня-черной бездной чернильницу; по кряхтящим от своих лет часам, удобно лежащим на спине; ударяется в монолит небрежно сваленных книг, что пострадали не столько от времени, сколько от грызунов, и, устав, катится всторону, к своим бумажным сородичам, притаившимся у края стола.
Солнце сонно катилось за горизонт, прощаясь прохладными лучами, тускло льющимися в окно и затаившимися на стене, на старых, выцветших обоях в цветочек.
Поэт устало уронил голову. Свою молодую, буйную голову, не желавшую рождать великое. Бесцельно взъерошил и без того торчащие во все стороны волосы, поправил очки с чуть треснутым стеклышком, слегка покачал головой, будто к чему-то прислушиваясь и потянул к себе чистый лист.
Дальше осьминогоподобного существа, задумчиво нарисованного из свежей кляксы, дело не пошло.
Он вновь смял лист и отправил его привычным маршрутом, отмечая про себя, что бумагу стоит поберечь, иначе придется писать на старых, засиженных мухами и котами газетах, обоях, а то и вовсе на бересте, добытой варварским способом. Представляя, как он, вооружившись старым кухонным ножом, кромсает березу, то и дело оглядывается через плечо, опасаясь кары в виде метлы Прокофия Семеновича, местного дворника, Поэт невольно улыбнулся...
«Вот ведь какая ерунда в голову лезет» - расстроено подумал он, глядя на розовое пятно света на стене. – Эх, вдохновение, где ты?
Солнце село. Румяное пятно повело себя странно и не исчезло вслед. Потянувшись протереть глаза, он кончиком пальца надвинул ближе на нос окуляры, потом снял их и потер о край рубашки, водрузив обратно. Пятно не исчезло даже после этой процедуры. Напротив, стянулось в точку, отлипло от стены, и, маленькой копией закатного солнца, засветилась в воздухе, спугнув муху, лениво кружащую вокруг люстры.
Поэт неуверенно протянул руку и тут же отдернул ее, едва шарик стал нервно трястись.
Раздалось «пффф», хлопок. В бледнеющей дымке застыло нечто – миниатюрная, будто кукольная женская фигурка, облаченная в некое подобие белоснежной туники. Перламутровое облачко за ее спиной разгоняло редкие пылинки.
- Ты кто? – оторопело произнес он, по привычке не доверяя своим глазам.
Незнакомка плавно подлетела к его лицу, замерла на мгновение, и, обдав легким ветерком, ловко лавируя между старой керосиновой лампой, пустым подсвечником и подслеповатой электрической лампой, аккуратно уселась на край книги, разогнав крылышками пыль.
- Зовешь в гости, и не знаешь, кого ждать? – она картинно надула губки в обиде. – Вдохновение я! Муза!
В подтверждение своих слов она взвилась в воздух и, крутясь вокруг собственной оси, в ареоле белоснежных одежд и светлых волос, медленно опустилась обратно.
- Эх ты! Настоящая? – он неверующе хлопнул глазами, придвигаясь поближе.
- Настоящая, настоящая, - усмехнулась та, - руками не трогать и проявлять пиетет, пиит.
Встретив непонимающий взгляд, махнула рукой.
- Ну что? – Муза на мгновение взглянула в появившееся ниоткуда зеркальце и выжидательно воззрилась на поэта. – Я здесь. Давай, твори, гений строк.
- В смысле? – первая оторопь прошла, но осталось непонимание. – Я звал вдохновение…
- А я, что, не вдохновляю? – Лукаво прищурилась та, немного приподнявшись над книжной обложкой. – Ушла эпоха рыцарей, каждый норовит обидеть. Ох, дурно мне…
Муза подняла руку и, запрокинув голову, упала в деланный обморок, правда у самой поверхности проснулись прозрачные мембраны крыльев, и она замерла, повиснув в воздухе, как на мягкой перине. Открыла один оливковый глаз. Другой. Подмигнула. Встрепенулась и зависла у него над головой:
- Так, а теперь убери эти каракули, что на столе, возьми чистый лист. Перо возьми, перо, ну как маленький.
- Ты хочешь что бы я написал стихотворение? – он поднял голову к свому вдохновению, закатившему глаза.
- Святая простота, да! – Всплеснула руками. – Ведь за этим ты меня позвал. И не будь я музой, ты напишешь сегодня то, что будешь помнить всегда!
Он улыбнулся:
- Кажется, я вновь почувствовал вдохновение, спасибо…
И погрузился в белизну листа, постепенно выводя на нем строчки неаккуратным летящим почерком. Вскоре на чернила строк легли тени резких глубоких полос.
Поэт как-то обиженно воззрился на свою вдохновительницу, сверкая стеклами.
- Нет, все равно… Нет порыва… Вдохновения нет.
Он слегка пригнул шею, ожидая яростной реакции на голову, произнесшую кощунство.
Но Муза лишь устало вздохнула, порхнула к приоткрытой форточке. Склонив голову, вгляделась в пейзаж двора, мягко растворяющегося в блеклых ночных чернилах.
- Скажи, зачем тебе вдохновение? – задумчиво спросила она.
Слегка опешив, он произнес:
- Как зачем? Я поэт.
- И что с того?
- Как что? Ты же муза! – негодующе воскликнул он. – Это сильнее меня; эти строки, им нет места внутри!..
Муза молчала, все так же задумчиво глядя в окно.
- И, кроме того, – как то тише продолжил он, - наконец согласились напечатать мой сборник… Арсений Петрович… ну, редактор, сказал, что стихи хорошие, но надо еще что-нибудь свежего. Это ведь шанс, понимаешь! Мне нужны стихи, что бы дарить людям прекрасное.
- А ты уверен, что людям нужно это самое, прекрасное? – голос спокойный и будто обращенный в никуда. - Ладно. Не отвечай. Я обещала, я помогу… Посмотри в окно. Видишь луну? Звезды?
- Да, необычно яркая, похожая на серебряный серп в россыпи драгоценных камней. – Улыбнулся он.
- Видишь окна далеких домов?
- Да, желтый мягкий свет. Как будто на стекле остывают лучи дневного света.
- Ты видишь деревья?
- Те, что перешептываются в тенях. Вижу, но в чем смысл?
- А что ты видишь еще?
- Вижу дворик, утонувший в чернилах. Темные полоски асфальта. Почти незримое колыхание травы… Вижу березу…
- Что за береза? – Муза обернулась к нему.
- Я называю ее «моя береза». – Улыбнулся Поэт. – Та, что растет неподалеку. Люблю иногда сидеть, прислонившись к ней спиной. Там хорошо. Особенно теплой ночью, или на рассвете. А еще там хорошо сочинялись песни…
Он перевел взгляд на темный угол комнаты, где лежала рассохшаяся Cremona, заботливо завернутая в паутину.
- Присмотрись к березе, - несколько другим тоном проговорила Муза, будто скрывая улыбку.
- Я наверно знаю наизусть каждый листочек.
- Присмотрись, - повторила она.
- Если честно, я больше ничего не вижу. – Он развел руками, не понимаю, чего же от него хотят.
- Ничего? – Она весело удивилась. Странные скачки настроения у крылатого существа не удивляли его, а воспринимались как должное у работника творческой сферы. – Смотри еще!
- Да что там должно быть?
Она делано вздохнула и подлетела к его лицу, опасливо отодвинувшемуся на худощавой шее. Ловко схватила край платья и быстрым движением протерла стекла очков, отлетев в сторону.
- Смотри! Видишь? – вновь спросила она, хохотнув тому, как он, привстав, щурит глаза в темноту ночи, подсвеченную луной.
Прислонившись к березе, сидела тонкая фигура, слегка приподнявшая голову, смотря куда-то вверх. Мягкий ветер сонно плавал рядом, слегка колыша кончики волос, листву.
- Вижу… Там кто то есть. У березы. Девушка. И луна… - Задумчиво произнес он. - Луна, в короне волос, И шорох листвы, Прошептавшей вопрос – Видение, кто ты?.. Биение сердца – Пойманных крылий, Среди ночи стылой Спешащих согреться…
Он повернул просиявшее лицо к музе.
- Есть вдохновение, есть!.. Льются строки. Спасибо!
- Не мне спасибо, - она с улыбкой кивнула в сторону окна.
Поэт вновь повернул голову.
Тишина, лишь что-то беззвучно шепчут губы.
- Быть может одна душа готова услышать прекрасное? – она подлетела к левому плечу. Подумав, переметнулась к правому и шепнула на ухо:
- Не стой столбом, - легонько ткнув его босой ногой.
Поэт благодарно кивнул, и, с задумчивой улыбкой на губах, растаял в темноте коридора. Звон ключей, недовольный скрип разбуженной двери.
Муза осталась одна.
Тишина. Неровный стрекот старых часов.
Шорох. Кипа смятой бумаги зашевелилась, пару шариков покатились к краю стола, а из-под бумажных комков выбралась, недовольно тряхнув темной челкой, маленькая темноволосая фигурка.
- Фуух, да неужели. Вдохновился. – Облегченно проговорила она, отряхивая ежевичное платье. – Уж сколько я сил перевела, а все одно - топчется на одном месте, да бумагу комкает. Никакой благодарности…
- Да, тяжело с этими поэтами, - засмеялась светловолосая, мягко опустившись на стол, - пока им глаза не протрешь, да в нужном направлении направишь…
- Точно. – Улыбнулась другая. – Спасибо тебе, просто как камень с души. Вот лишь интересно, зачем ты мной представилась?
- У меня свои методы. - Лукавая усмешка. - А ты бы хотела, что бы я заявилась нагая, аки Венера Книдская, с луком, стрелами и ма-ахонькими крыльями за спиной? Меня бы не так поняли.
Они обе засмеялись.
Настоящая муза посмотрела в окно.
- Хорошо как. – Блаженно зажмурилась. - Чувствуешь, как оживают строки где-то в его душе?
- Нет, - легкое сожаление. – Зато я слышу биение сердца. И я, без лишней скромности, свое дело сделала
- Причем очень неплохо. – Муза еще раз взглянула в окно, на два тонких силуэта у березы. Втянула прохладный вечерний воздух, дышащий из окна, покачала головой в разные стороны, разминая шею. – Мне явно нужно отдохнуть. Теперь можно…
- Да, работенка не мед, конечно. Знаю одно хорошее место.
- Отлично, я угощаю. – Улыбка.
- Само собой. – Усмешка.
Утонувшее в темноте окно на мгновение озарили два небольших огонька. Слегка покачались в воздухе, прощально мигнули и двумя светлячками выскользнули в приоткрытую форточку.
Часы били полночь.
|
