Москва, 1943г.

Тогда я был ещё мальчонкой. Мне было лет… 12, что ли?

…да, точно, 12.

Но я уже видывал смерть. Война, всё-таки…

В те далёкие годы я работал почтальоном. Естественно, больше всего мне приходилось носить писем с фронта. Ну, и примерно столько же – на фронт.

Однажды к нашему пункту подошёл офицер – человек лет 30 на вид. Он сжимал в кулаке что-то. Остановившись у дверей, он оглянулся по сторонам, словно ища кого-то. В это время я как раз выходил с новой порцией писем и газет. Он оглянулся и кликнул меня.

- Эй, парень!

Я подошёл к нему.

- Чего?

- Ты ведь почтальон, да?

- Ну да, а что?

Он разжал кулак и протянул мне на ладони два предмета. Это были заколка в виде бабочки и фотография какой-то женщины. Он кивнул мне, и я взял их.

- На обратной стороне фото адрес. Туда отнесёшь, договорились? Передай вот этой женщине бабочку, она знает, что делать.

Офицер не внушал недоверия, да к тому же дал мне гривенник «на мороженное», так что я согласился отнести послание.

Писем было не так много, и к четырём часам я уже управился. Я достал фотографию женщины: довольно красивая женщина с чёрными волосами и гордыми чертами лица. Адрес на обратной стороне указывал на дом не вдалеке отсюда. Добравшись до двери, я позвонил в звонок. Раздался женский голос:

- Кто там?

- Почта.

Через некоторое время замок щёлкнул, и женщина открыла дверь. Она была почти как на фотографии, кроме одного: её волосы, сплетённые в конский хвост были абсолютно седы. Я так и открыл рот.

Она оглядела меня с еле заметной грустной улыбкой.

- что принёс-то?

Я молча протянул ей бабочку.

- вот, дяденька какой-то просил вам передать…

Она взяла бабочку. Улыбка исчезла. Казалось, только моё присутствие здесь мешало ей сжать бабочку и преломить её в пальцах. Она тяжело выдохнула и вновь взглянула на меня яростно-синими глазами.

- Входи.

Я вошёл. Мы прошли по квартире, остановившись у двери её комнаты.

- Подожди здесь, мне нужно переодеться.

Сказала она и исчезла в двери.

«Переодеться?! Это ещё что? Я-то причём тут? И бабочка причём? Ох-ё…»

Невесёлые мысли так и лезли в голову. Чтобы отогнать их, я стал насвистывать «Бьётся в тесной печурке огонь…».

«…на поленьях смола, как слеза,

  И поёт мне в землянке гармонь

  про улыбку твою и глаза.

  И поёт мне в землянк...»

Мой свист прервал донёсшийся из комнаты глухой хлопок. Я вздрогнул, по спине пробежали липкие, противные, холодные мурашки. Подавляя дрожание рук, я открыл дверь. На стуле, откинувшись на спинку, сидела она без движения. Она была чёрном вечернем платье с серебряной вышивкой… руки висели свободно вдоль кресла, седые волосы были распущены и волнами спускались по спинке. Я подошёл так, что видел её спереди: слева на груди виднелась чёрно-алая скважина, а на коленях лежал небрежно оброненный револьвер…

Я обмер и побелел. Я не видел этого, но я, почему-то, понял, что побледнел. На столе лежала записка. Я осторожно взял её в трясущуюся правую руку, левой отирая ледяной пот со лба. Записка была написана аккуратным, но дрожащим почерком:

«Прости, мальчик, я, верно, тебя напугала. Я знаю, ты наверняка видел смерть и раньше… и я видела… уродливая, колечущая смерть… но я умерла красиво. Было бы эгоистично не объяснить, почему: видишь ли, когда мой любимый уходил на фронт, мы условились: он берёт с собой эту заколку, и, если смерть возьмёт его там, то заколка эта дойдёт ко мне, и я пойду за ним. Это не супружеская верность, нет… не только она. Тебе ещё мало лет, но постарайся понять, я не представляла и не представляю иной жизни, кроме как с ним. Без него жизнь моя превращается в смерть, медленную смерть, угасание от старости и горя. Уже тогда, в сорок первом, я предвидела, что он может не возвратиться, и мне придётся гаснуть и вянуть без него. Уверена, он тоже это предвидел, но хотел, чтобы после него я была счастлива с другим… глупый… он всегда желал невозможного. Поэтому я отдала ему эту бабочку, и вот теперь, когда лучшего пути нет, умерла быстро и шумно, во цвете. Тот офицер, что передал тебе письмо, очевидно, его друг, или просто тот, которому он доверил это… Я ничего не завещаю, кроме того, разве, чтобы, если это возможно, нас похоронили в одном гробу. Прощай. Пусть твоя жизнь не будет такой несчастной, как моя. Подпись: N.»

Я положил записку на место. На подгибающихся ногах я кое-как дошёл до телефона и вызвал 03…