Москва, СЗАО, р-он. ст. метро «Щукинская», 2007 год.
Обычная московская квартира. В ней семья – мать, отец, их дочь и сын, только собаки не хватает.
Родителей в тот день не было дома.
В квартире был полумрак, несмотря на полдень. Все окна были тщательно зашторены, словно кто-то старался, чтобы ни один из ненавидимых им солнечных лучей не проник в жилище. Все двери были закрыты, все осветительные приборы выключены. В мрачной комнате, где занавески отличались от остальных чернотою и громоздкостью, обои с незатейливым и скучным узором мозолили глаза, а мебель напирала со всех сторон своей громадой, на кровати в углу лежала девушка. Лежала на боку, разметав волосы и закрыв руками лицо. Она плакала.
Просто ревела в три ручья… нет, нельзя так говорить, нельзя смеяться над несчастной.
Эта девушка была изгоем, паршивой овцой… нет, белой вороной с крыльями ангела и хрупким хрустальным сердцем, которых никто не замечал. В мире, где нет места стихам и Настоящей Любви, где, казалось ей, нет никого, кроме чудовищ из ночных кошмаров, которые только и умеют, что причинять боль, да пугать до полусмерти, она держалась слабо… слабо-слабо, на ниточках, на тоненьких мостиках, на самых цыпочках, на пуантах, как балерина.
На столе, были в беспорядке разбросаны карандаши, ручки, бумажки, мобильник, плеер… Она, видимо, не отличалась собранностью.
В комнате стояло огромное чёрное пианино. На его крышке была, не в пример тому, что на столе, аккуратно положена тетрадка со стихами и рисунками.
Тут, издалека, послышалось щёлканье проворачиваемого в замке ключа.
«Родители?!» пронеслось в её голове. Она очень не хотела видеть их сейчас. Не то, чтобы она не любила их, или не прощала им непонимания, не сознавая суть «проблемы отцов и детей»… нет. Просто сейчас она не хотела их видеть, потому что они наверняка начнут спрашивать, что случилось и, в результате, стараясь помочь, сделают только больнее.
В прихожей раздались шаги. Шёл один человек… странно… мама и папа уходили вдвоём.
Она загорелась надеждой, что это её брат – Владимир. Он был её единственной опорой. Просто он был таким же, как и она…
Шаги зазвучали в коридоре… сначала спокойно, потом, пройдя половину расстояния по коридору от прихожей до двери её комнаты, они встревожено остановились, а потом, увереннее и быстрее, приблизились к двери. Дверь, со скрипом, отворилась… Владимир вошёл в комнату тихо, уже предвидя случившееся.
- А я уже у порога почувствовал, что что-то нехорошее произошло.
Он приблизился к кровати и присел на колени. Мягкая рука его опустилась на её волосы.
- Ниночка, золотко, что случилось?
Она кинула на него взгляд отчаянно синих глаз, залитых слезами. Густые седые ресницы (у Нины были какие-то проблемы с волосами) и красные круги обрамляли их, превращая в сияющие агаты…
Нина всхлипнула и закрыла глаза. Слёзы останавливались, плач умирялся и оставлял её глаза. Владимир вздохнул. Он обнял её и поцеловал в щёку.
- Ну что, что произошло?..
Она вновь взглянула на него.
А надо сказать, что в жизни Нины была одна счастливая, как она имела неосторожность полагать, любовь. Парень по имени Андрей. Всё было просто – она любила, а он только думал, что любит. Она тешилась иллюзиями – «это счастье, это на всю жизнь, это сильнее всего». Глупая… Для её души, ещё не зрелой и неопытной, такая сильная Любовь была как дождь, настолько щедрый, что напоенный им юный цветок просто разрывался от обилия влаги. И она рвалась и трескалась, изо всех сил, лишь бы вобрать в себя всю безразмерную любовь, на которую по настоящему была бы способна, только повзрослев и набравшись опыта. Она задыхалась, забывала себя, видя своё счастье лишь в том, чтобы быть его. Она ничего не понимала. Да и что она могла понять в 14 лет?
Она была самой чистотой, до того, как он, по прихоти своей, ворвался в обитель её благочестия, даже не вытерев ноги.
Брат часто слышал от неё восхищённые возгласы и рассказы о нём, и радовался за её счастье. Увидев Андрея, он заподозрил неладное. И вот теперь…
- Андрей меня бросил!
Повисла звенящая тишина.
Владимир, не способный вымолвить и слова, Нина, высказавшая всё в трёх словах – оба молчали.
- …вот засранец…
Он встал и медленно прошёлся по комнате. Трудно представить, что в нём клокотало. Будучи таким же отторгнутым от людей, он, всё же, был куда сильнее Нины. И он, как сильный, заступался за сестру, оберегал её. И вот, теперь этот цветок растоптан демоном! Этот цветок. Цветок, который он берёг пуще себя!
Он ударил кулаком в стену. Резко, с разворота. От гнева он даже не почувствовал боли.
«лжец, Лжец, ЛЖЕЦ! Мерзавец!»
Постаравшись успокоится, он поднял сестру с кровати и обнял её.
- не плачь, умоляю… успокойся… он тебя не достоин, и достоин никогда не был!
Думаю, все знают, на что способен разъярённый парень. Владимир был разъярён. К тому же он был жутко старомоден в некоторых отношениях. Думаю, не стоит смущать читателей описанием того, как на следующий же день в лицо обидчика полетела перчатка, как потом это лицо было превращено в кровавое месиво, как подлец был отправлен в больницу с пятью переломами, а пышногрудая блондинка, на которую была выменяна страдающая душа Нины, была одарена изничтожающим взглядом.
После этого он снова вошёл в её комнату.
Нина снова лежала, печальная, с отсутствующим взглядом.
Был вечер, но мрака уже не было – люстра была включена.
Не меняя направления взгляда, Нина тихо заговорила.
- правда, что он меня бросил из-за…
- да.
- Кто она?
В ответ на это, Владимир скорчил гримасу, поставил руки у груди, изображая двенадцатый размер, и покрутил бёдрами.
- а я то, дура… поверила ему…
С тяжёлым вздохом она встала с кровати.
- вот скажи мне… вот неужели все они такие, а? Я считала, что в мире, чуждом мне есть только два человека, ценящие меня: ты и он. Он был таким добрым, неужели это ложь?! Я до сих пор не могу понять… Я люблю его! Я…
Владимир не выдержал и перебил
- Он не достоин твоей Любви! НЕ-ДО-СТО-ИН!
- Я понимаю! Но…
Она, обессиленная, села на кровать, готовая снова заплакать.
- Ну вот почему? За что? Чем я это заслужила? Я знаю, что в мире есть такие люди, которым нравится играть с сердцами. Я даже, помнишь, прочла «Героя Нашего Времени» залпом, меня было не оторвать от книги, а потом я плакала над судьбой жертв Печорина… но чтобы это случилось со мной, причём так, чтобы это сделал самый дорогой мне человек! Это была просто жалость к неудачнице! ЖАЛОСТЬ!!!
На её глазах выступили слёзы. Она встала, сжав ногтями виски, готовая рвать на себе белоснежные серебряные кудри. Владимир с жаром обнял её.
- Забудь о нём! Живи! Будь собой! Я уже отправил его в больницу, у меня будут неприятности, я знаю…
Он улыбнулся.
- Да пофиг! Я тебя никому в обиду не дам, слышишь? Никому!
Из кухни донесся голос матери.
- Вова, Нина, идите ужинать!
- Идём!
Крикнул в ответ Владимир.
- Ну что, идём?
На следующее утро, в субботу, она была разбужена братом. Рассвет разгорался, и комната наливалась ярким мягким светом. Проснувшись, она увидела мебель, совсем не громоздкую, а милую и старинную, обои тихие и залитые солнцем, шторы, раскрытые навстречу ярким лучам и красиво собранные. И она увидела брата, склонившегося над ней.
- с добрым утром…
В то утро она улыбнулась впервые за три дня. Позавтракав, они решили пойти погулять в парк неподалёку отсюда. А в парке была весна! Прекрасная, юная, радостная весна! Солнце светило через молодую зелёную листву, играло бликами на тропинках, переливалось в ручьях… Но в сердце Нины всё ещё оставалась грусть. Светлая, мягкая, но грусть. Она поняла одну важную вещь – дороже брата ей нет никого, и, что самое удивительное, не будет и в будущем. И шестнадцатилетний Владимир ощущал что-то странное: раньше, видя, как растёт, цветёт, пишет и рисует Нина, он чувствовал приятную сытую гордость за то, что у него такая замечательная сестрёнка. Теперь же, что-то изменилось. Гордость осталась, но Нина казалась ещё ближе, хотя кто же мог быть ближе? Она предстала перед ним, как нечто большее.
Пройдя весь парк, и весело говоря о чём-то отвлечённом, они дошли до маленького овражика, по берегам которого никого не было. Там, где они встали, ветви смыкались над ними, и солнце почти не проникало.
- знаешь, после того случая… не знаю… ты как-то переменилась в моих глазах.
- как?
- Стала… ближе, что ли? Раньше я любил тебя, как сестрёнку, гордился тобой, оберегал, а теперь…
Он замялся.
- А теперь?
- А теперь что-то ещё!
Он сердился на себя за то, что не мог понять, что же это. А ведь то же, непонятное, пробуждалось и в её груди. То, что не должно было пробудиться, то, что даже не должно было дремать в их сердцах.
- то же, что и у меня?
Они встали вплотную друг к другу, лицом к лицу и долго молчали. Потом их губы несмело соприкоснулись, и, испуганные, они тут же отпрянули.
- Господи, что я делаю?! Владимир схватился за голову. Он был шокирован.
Нина вообще не могла вымолвить ни слова, а только залилась краской.
- вот… вот это вот… что это сейчас было?
- не знаю…
Обратно они шли уже не весёлые. Каждый из них, казалось, думал о чём-то своём, но на самом-то деле, думали они об одном и том же.
Придя домой, Владимир уединился в своей комнате. Среди беспорядка, в углу, рядом с усилителем стояла синяя электрогитара «Aria», на компьютерном столике подле монитора были вперемешку разбросаны диски с тяжёлой музыкой и компьютерными играми.
Несобранность была их фамильной чертой…
Владимир всегда страшно злился, когда это называли бардаком. Тем, кто так говорил, он, раскидывая всё ещё сильнее по комнате, заявлял: «Это не бардак! Это организованный нелинейный порядок, вот!». Единственным местом, где был линейный порядок, была книжная полка. Он уверенно подошёл к ней, уже зная, какая книга ему сейчас нужна. Проведя пальцем по корешкам, он остановился на старом бледно-бежевом с надписью «Легенды и мифы Древней Греции». Взяв книгу, он сел на кровать и открыл содержание… Тем, что искал Владимир, был миф о Геме и Родопе. Он боялся того нового, что начинало пробуждаться в нём, и решил искать совета в «приданьях старины глубокой». Суть мифа заключалась в том, что две венценосные особы Греции, Гем и его сестра Родопа, были влюблены друг в друга. Для тех времён, это не считалось нормальным, но и преступлением тоже не было. Однако двое навлекли на себя гнев богов тем, что называли друг друга Зевсом и Герой. За это они были превращены в горные хребты, что и поныне возвышаются над Оливковой Страной.
Прочитав совсем коротенький миф, Владимир долго пребывал в задумчивости.
В тот вечер родители снова ушли в гости.
Небо хмурилось. По небосклону, словно колонна немецких танков на панфиловцев, надвигались свинцовые тучи. Но, в отличие от настоящего боя, всё происходило бесшумно. Ещё одно отличие заключалось в том, что небесное сражение было выиграно тучами, и, закрыв последний кусочек светло-лилового закатного неба, они разразились страшным победным громом. Владимир снова вошёл в её комнату.
- Знаешь, то, что сегодня было…
- ты хочешь, чтоб мы забыли об этом?
- да.
Нина тяжело выдохнула.
- Я попробую…
Раздался телефонный звонок.
- Я возьму.
Владимир вышел из комнаты на кухню, где стоял телефон.
- Алё?
- Привет, Вов, ну как вы там?
- Нормально, мам.
- Слушай, мы с папой, наверное, у Бобовых на ночь останемся. Уже поздно, и дождь такой.
- понятно, мам.
- Котлеты в холодильнике, разогреешь.
- да, мам.
- Если хочешь чаю, он там в буфе…
- да, мам…
- Ладно, давай, береги Нину там.
- пока, мам…
Он положил трубку.
- да, мам, пока, мам, привет, мама, тра-ля-ля, мам…
Передразнивая сам себя, он вышел обратно.
Вечер, завёрнутый в тучи, быстрее клонился к ночи. Проходя по коридору, Владимир машинально думал над словами матери.
«Котлеты… чай… котлеты в холодильнике, чай в шкафу… поразительно, Зевс наказал их не за инцест, а за то, что они портили ему имидж!.. чай, котлеты… Бобовы живут в центре, у них уже дождь, циклон идёт на северо-запад, то есть к нам… котлеты в шкафу, чай в холодильнике…». Он снова вошёл к Нине.
- Сейчас будет дождь.
- ага…
Нина сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела в окно. Он сел рядом с ней и приобнял за плечо…
И тут хлынул дождь. Монотонный шелест мгновенно перешёл в гул, заглушавший даже звук шоссе, словно взлетевший вверх график гиперболы. Прогремел гром. На мгновение Нина почувствовала, как снаружи холодно и мокро, и прижалась к брату. Им казалось, что их грех несмываем, и что это разгневанный Зевс швыряет в них молнии. Им казалось, будто сейчас, пробив оконное стекло, в комнату влетит Гера в образе совы, впустит в комнату холод и сырость, усядется на пианино, и будет сверлить их янтарными глазами.
- Знаешь, я сегодня читал миф о Геме и Родопе…
- Я тоже читала этот миф… давно ещё…
- Стоп, мы же хотели забыть это всё!
- А у тебя хватит сил забыть? Лично я не могу…
Дождь на секунду остановился, затихнув совсем. Казалось, затихло даже шоссе. Всё прислушалось.
Владимир глядел в её глаза.
- Да будет так!
И их губы снова сошлись, теперь смелее, с той настоящей, но запретной нежностью. Прогремел гром…
Они проснулись в одной постели.
Пусть читатель откинет греховные домыслы – они спали!
Рассвет ещё не заглянул в комнату. Ему мешал туман. Густой белый туман, пеленой покрывал землю и крыши домов, стоял в воздухе белым маревом, свешивался со всех горизонтальных плоскостей. Туман делал всё загадочным, словно наши герои попали в мир, где всё так же, но по-другому – в тумане. И сквозь этот туман пугающе светило лиловое солнце.
Первым проснулся Владимир. Ночью ветер распахнул окно, и теперь туман заползал в их комнату. Сперва Владимир испугался, что начался пожар. Он потянул носом воздух, запаха гари не было. Потом, увидев лиловое солнце, он подумал, что это сон, но, почувствовав на своём плече мирно спящую сестру, понял, что это реальность. Ветер гулял над Москвой, но он не мог разогнать туман. Напротив – он словно сотрудничал с ним. Гуляя в его зарослях, он тихо, в унисон с ним шептал: «Не свернуть… не свернуть…».
И действительно – свернуть было уже невозможно. Да и зачем?
Они продолжали гулять все весенние каникулы. И гуляли они, как влюблённые, но им, конечно, было страшно – а вдруг увидят?
Но ничего не происходило. Так прошло всё лето, наступило первое сентября.
И вот, на одной из перемен, к нему подошла та блондинка – она перешла в их школу.
- Привет, Вова.
Сказала она, влив в голос столько медового яду, что хватило бы на быка.
- чего тебе?
- А я знаю, что ты с сестрой встречаешься.
Она улыбнулась ещё шире. Владимир впал в ступор.
- рассказать, как? Мне Андрей всё рассказал. Он вас видел летом, в парке.
Уходя из школы, он слышал, как несколько раз ему в спину на разные голоса шептали, рычали, посмеивались.
- Извращенец!
Потом он встретил Нину. Она шла со стеклянными глазами. Её лицо выражало полную беспомощность. Он подошёл к ней.
- полагаю, ты в курсе, что случилось, да?
Она молча кивнула.
- Пошли домой. Видимо Андрей плохо усвоил урок… надо повторить…
Потянулись недели. Насмешек и стёба стало ещё больше. Но они терпели. Они верили, что счастье быть вместе окупает всё. Собственно, так оно и было.
И они снова гуляли и целовались, в тайне ото всех.
И Андрей был снова отправлен в реанимацию.
Одноклассникам было уже всё ясно, но, о, как же это трудно – скрывать всё от родителей!
В один из вечеров – поразительно тихий, как затишье перед бурей, Владимир сидел за компьютером, яростно кликая мышкой в стремлении получить левелап. Раздался звонок, и мать подошла к телефону. Владимир продолжал играть, не обращая внимания. Отец ещё был на работе. С кухни раздался оклик.
- Вова, подойди-ка сюда…
Он поставил игру на паузу, встал, хотел идти… но тут же почувствовал что-то большое и страшное, что надвигалось на его з… голову. Он поплёлся на кухню. За столом сидела мать. Никогда он не видел её такой обеспокоенной. Сигарета нервно дрожала в пальцах.
- садись.
Он молча сел напротив неё.
- звонили из родительского комитета… один парень рассказал, что вы с Ниной…
«Чёрт, АНДРЕЙ! НЕНАВИЖУ!!!» пронеслось в его голове.
Он сжал кулаки.
Мать продолжала.
- ты, наверное, уже понял. Что всё это значит, объясни мне? Что всё это значит?!
В её голосе появились плаксивые нотки.
Он был не в силах что-то сказать. Он не был трусом… но когда так говорила мать… пожалуй, мама была в его жизни единственной, кого он действительно боялся. Любил, но боялся… Разговор продолжался всю ночь.
На утро он подошёл к постели Нины и разбудил её.
- всё пропало.
Она мгновенно поняла, о чём он.
Автору больно писать подробности. Но автор надеется, что вы всё поняли. Этим вечером в доме был скандал. Отец знал обо всём заранее – мать ему позвонила. Ну а что может сделать мужик с горя? И конечно, придя, он был в никуда. А насмешки в школе продолжались.
Но вот осенние каникулы.
Молча, не сговариваясь, они оделись и вышли из дома.
Молча прошли они к железнодорожному мосту, разграничивающему их район и Покровское-Стрешнево.
Молча встали на один из его балкончиков.
Небо молчало.
Ветер молчал.
Город молчал.
Она бросила на пол балкончика свою тетрадку, развёрнутую на чистом листке, где было крупными буквами написана строчка из её любимой песни: «Больше не будет больно и плохо – сегодня не кончится никогда».
Молча они обнялись и слились в поцелуе…
молча они клонились всё ближе и ближе к краю балкончика, и, когда они уже перевесили себя вниз…
…но я бросаю мышь, и кисть бросаю,
И волосы кручу, и тру виски,
И снова этот файл уничтожаю.
На сердце слизь навязчивой тоски:
Тоски о том, что вот они – герои,
Мои творенья, повинуясь мне,
Играючи свои послушно роли,
Должны гореть и корчиться в огне!
Я так хочу вам счастья, персонажи!
Поверьте, я хочу, чтоб жили вы!
Переплелись давно уж жизни наши,
Мои цветы, творения мои!
Но надо. Понимаете ли: НАДО!
Ромео и Джульетту повторить.
Пройти огонь, спуститься в пламя Ада,
Чтобы сердца холодные пробить.
Пронзить сердца и вычистить от гноя,
Прошить сердца серебряным копьём,
Поверьте мне, на благо ваше горе,
Мы в людях благодетели зажжём!
Да, это так… но полно оправданий…
Я убиваю их не для себя,
Но я убил… и жертвенное пламя
Прокалит сердце, вычистит тебя…
Я убиваю лёгкою рукою,
Но я хочу, чтоб уяснили вы:
Спешите искупиться чистотою,
А то… напрасны будут их труды…
| 
