Кома...
При звуке этого слова мне всегда представлялся ядовито-белый, цвета мухоморовой ножки, кокон тутового шелкопряда, плавно пленяющий своего создателя.
Я врач; мне часто приходилось видеть людей в коме: это как сон – сторонний наблюдатель может перепутать коматозного со спокойно спящим, разве что только бледным человеком, однако сон этот гораздо опаснее – он равносилен сну на снегу, ночью в сорокаградусный мороз, когда ветер воет, как неопытная плакальщица, начавшая рыдать над ещё живым человеком, кристаллы снежинок раскалывают свет Луны на мириады серо-голубых свечей-кинжалов и тело человека охватывает сладкая полудрёма-полусмерть.
К счастью, если человек лежит в больнице, это состояние всё же ближе к дрёме, чем к гибели.
Однажды, когда я был ещё молод, к нам поступила пациентка, серьёзно пострадавшая в автокатастрофе – у неё были множественные переломы и сотрясение головного мозга. Девушка была в травматической коме. Не теряя времени, мы тут же отвезли её в реанимацию, где приняли все меры по жизнеобеспечению. Следует описать её внешность, потому что она важна: у неё были острые и ровные, черты лица, словно какой-то мастер выточил их из белого мрамора; глаза её (мы проверяли, их реакцию на свет) были чистейшего синего цвета – я подумал, не линзы ли это, но это оказалось не так. Её волосы от природы вились и были белоснежны – я раньше не видел, чтобы люди седели так рано: лицо не пересекали морщины, связанные с тяжкими переживаниями, а о краске и речи быть не могло, поскольку брови и ресницы тоже были белыми. Тело её было, словно так же вырезанным из мрамора, причём видно было, что скульптор был минималистом – у девушки был тонкий и хрупкий стан, аристократические ручки с тонкими пальцами и узкая талия. В довершении портрета следует сказать, что слева над губой у неё была чёрная родинка.
Я стал навещать больную, чтобы контролировать лечение. Не знаю, почему, но я вдруг решил, что это МОЙ пациент, и что это один из самых серьёзным моих пациентов, который даёт мне сделать огромный шаг в карьере. Я решил, что если она умрёт, то грош мне цена, как врачу, и что надо будет подумать о другой специальности. Но почему-то с самого начала я был уверен, что она выживет. Девушка была в третьей стадии комы. Её состояние квалифицировалось как стабильно-тяжёлое – именно стабильно, без каких любо тенденций, что и придавало мне уверенности. Не стану описывать все подробности ухода – почитайте вузовский учебник по медицине и сами всё поймёте.

Однако через три дня её пребывания у нас случилось что-то необыкновенное.

В ночь на вторник она приснилась мне. Казалось бы – что особенного? Я был всего лишь врачом, который так сильно уцепился за пациента, что видел его во сне. Мне и раньше снились реальные люди.

Однако сейчас сон был настолько реальным, что я даже испугался. Она подошла ко мне в длинном чёрном бальном платье, расшитым серебром. Я не помню, где всё происходило…

 – Это ты? – спросил я изумлённо.

Это был такой реальный сон, что я даже мог контролировать свою речь и движения. Она кивнула, молча улыбаясь. Я вспомнил профессиональный тон, чтобы умалить удивление и растерянность.

 – Больная – обратился я к ней, на сколько это было возможно, строго – что вы тут делаете? Почему вы не в своей п…

Девушка не дала мне договорить, приблизившись и жарко поцеловав меня.

 – Я люблю тебя! – сказала она с восторженной улыбкой. Она улыбалась так, будто сама восторгалась своему чувству. Я не знал, что ответить, но тут же сон испарился.

Тогда я посчитал это просто слишком реальным и сном. Я начал мысленно ругать себя за то, что принимаю желательное за действительное – не смотря на удручающий вид, она всё же была хороша.

В её состоянии не наблюдалось каких-либо сдвигов: и только, бросив случайный взгляд на её лицо, уходя, я увидел на её лице слабый проблеск улыбки; она была похожа на улыбку Монны Лизы, когда, глядя на картину под одним углом, вы видите лукавую улыбку, под другим – доброжелательную, а, смотря с третьей точки, вы вообще не видите улыбки. Я уж было и забыл почти тот проклятый сон, однако непроизвольное сокращение мимических мышц, мелочь, неудивительная для врача, вновь воскресила воспоминания о нём и разволновало моё сердце. Той ночью она снова мне снилась – всё такая же реальная… и невероятно прекрасная в лунном полусумраке. Я смог различить пейзаж того места, где мы стояли: обширная холмистая местность, заросшая душистым разнотравьем; на Западе – ещё не до конца закатившее алеющее Солнце, на Востоке – только начавшая свой путь Луна; небо кое-где было подёрнуто облаками и от Солнца до Луны проходило весь спектр возможных для него цветов.

У неё на губах играла вся та же загадочная улыбка. Я решил, во что бы то ни стало, не блуждать впотьмах и выяснить всё.

 – Сегодня днём ты улыбалась… мне?

 – Я не знаю – сказала она с виноватым вздохом – я нынче существую врозь с телом и не ведаю, что оно творит – она грустно улыбнулась.

 – Ладно, ты в мире снов… это ещё можно понять. Но почему ты находишься в мире МОИХ снов? Она снова начала подходить ко мне.

 – Потому что я люблю тебя…

 – Ты ни разу не видела меня в реальности! Как ты могла полюбить меня?..

Она обняла меня:

 – Слишком много вопросов, милый… скоро рассвет…

 – и тёплый влажный поцелуй снова обрушился на моё сознание. Я не мог противиться – она была слишком хороша. Когда шум набежавшей волны стих, я немного отстранился от неё, взяв за руки. Небо было всё тем же, но почему-то мы перенеслись на берег океана. Однако меня это не волновало.

 – Дай мне руку – я хочу кое-что проверить.

Она послушно дала мне руку. Я взял с песка острый камень и оставил на тыльной стороне её левой ладони небольшой разрез. Девушка посмотрела на меня с видом такого осуждения, что я, наверное, сгорел со стыда. Но у меня было алиби:

 – Если это действительно ты, то завтра у тебя на руке будет порез.

 Она стала печальна.

 – Доверяй мне… я же не вру… я люблю тебя… я люблю тебя… – она испарилась туманом, лёгким видением – я люблю тебя… – нашёптывали волны…

Я проснулся. Утром в больнице, я в нетерпении подошёл к ней, взял её руку и осмотрел: закрывшийся со временем, но всё же различимый порез тёмно-серой стрелой пересекал тыльную сторону ладони. Весь день я, судя по всему, был рассеян, и к вечеру ничего, кроме этого момента не помнил. Да и сейчас не помню…

Она снова снилась мне. В чёрном небе сияла Полная Луна и многочисленные звёзды, разнотравье сияло на разные тона так, что Кэмерон, увидев это, удавился бы от зависти. Я начал замечать (а может мне начало казаться), что с каждым сновидением она всё хорошела: сильнее сияли глаза, ярче отливали серебром белоснежные кудри, голос был всё звонче и мелодичнее, а кожа всё нежнее… Она убрала прядь со лба: на тыльной стороне левой ладони всё ещё был порез.

 – Теперь ты понял, что я не врала? – она улыбнулась, как улыбается своему старому приятелю человек, выигравший у него шуточное пари. Она что-то снова говорила, но я не слышал слова – я слышал только голос. Он был так мягок, что я бы мог заснуть и воочию узнать, что же такое сон второго порядка, если бы она вновь не поцеловала меня.

Утром лил серый дождь. Вообще-то я обожаю дождь, но тогда мне показалось, что из земли, воздуха, воды, и даже огня, окружавших меня, словно вытянули все краски и жизнь: мокрая листва беспомощно колыхалась на ветру, лениво дрожа и вновь провисая вниз, как старая купальная шапочка, серое небо не пропускало ни единого луча солнца, и казалось, что сейчас уже вечер, в лужах стыли отражения мокрых листьев и пробегающих мимо людишек, огонь в сигаретных бычках беспомощно трепетал, отданный на съедение влажному воздуху и обогревающий себя последними остатками табака. Природа, словно жертва неизвестного вампира, плакала серым дождём от досады за то, что её использовали. Промозглый ветер пронизывал до костей: я, как хоругвию поднял над собой зонтик и запахнул полы плаща.

С этого момента я больше не помнил реальности.

Всё моё существо было во снах: там были краски, там был свежий ветер, там была чистая вода, зелёная листва и огонь завораживал своим вечерним танцем… И там была она. Я мог тонуть в волшебстве её голоса и тепле её рук, я мог смотреть в её глаза и целовать её губы – больше мне ничего не требовалось.

Скорее всего, я был раздражителен и рассеян, говорили даже, что коллегу, который долго пытался дозваться меня, я оскорбил несколькими этажами ужасных слов.

А сны слились в одну единую яркую реку; я весь жил ей и этим миром. На середине одного из снов мы станцевали огненный танец в холодной росистой траве…

В один из дней она очнулась. Это произошло при мне: она медленно открыла прекрасные глаза. Это лёгкое движение было подобно медленному поднятию небесного купола, когда Геракл, чуть не уронив свою ношу, медленно приподнял его на вытянутые руки. Она оглянулась, повернула голову и спросила меня.

 – А где Олег?

 – Какой Олег?

 – Олег N! Наречённый мой!

 Я скрыл чувства.

 – Не знаю…

 Я удалился…

Когда её выписали, мы проводили её до входа.

 – А вот он – L с улыбкой показал на меня – он о вас и заботился все эти 3 месяца, ни на шаг не отходил! Он весь в заботах был: злой был, как зверь, когда отвлекали, бирюком на всех глядел! – L засмеялся, похлопав меня по спине.

Девушка слабо улыбнулась и подала мне правую руку.

Я, не в силах вымолвить ни слова, легко пожал её, почувствовав под пальцами лёгкий след от зарубцевавшегося пореза.