Здесь вы
почувствуете себя Творцом, научитесь рисовать, как настоящий художник, писать
интересные книги, делать необычные фотоснимки, снимать кино, лепить из различных
материалов и заниматься прикладным искусством, сможете показать свои работы
другим, обсудить их и получить объективную оценку.
События, имевшие место быть незадолго до того как я взялся за написание сего правдивого о них повествования, были в высшей степени странными и неправдоподобными, так что я о них почти забыл, не в силах осмыслить. Но в недавнем времени мне пришлось убедиться в том, что эти события действительно произошли. Такое заключение и побудило меня взяться за перо и изложить не бумаге то, чему мне довелось быть не первым, но, надеюсь, последним свидетелем. Итак, начну свое повествование с того момента, когда мы, я и профессор Вытаков, сочли возможным приготовление эликсира воскрешения. Я уже вижу презрительную усмешку, тронувшую ваши уста, и предвосхищаю вопрос о том, зачем нам, по-видимому, благоразумным людям, тратить свое время на такое безнадежное дело, как попытки оживить умерших? Да, действительно, это занятие более подходит для шарлатанов, нежели для серьезных ученых, и это, в большей степени, предопределило отказ научного общества профинансировать наши исследования. Но теоретически, нам удалось достичь воистину инновационных открытий в области оживления мертвых тканей, и мы жаждали осуществить эти открытия эмпирически. Тогда мы с профессором Вытаковым, имея твердую веру в успех наших начинаний, решили, что целесообразно употребить те денежные средства, которыми мы располагали на то, чтобы снять на неопределенный срок небольшую дачу в деревне Асприно, недалеко от города N, в котором мы имели удовольствие жить, и оснастить ее необходимыми для наших экспериментов приборами. Осуществив задуманное, мы с профессором принялись за работу. Долгое время нам не удавалось добиться ровным счетом никаких результатов. В первые две недели наших опытов, нам пришлось многое поменять в расчетах и теориях. Вытаков был немало расстроен тем, что первые наши формулы эликсира воскрешения, которые мы практиковали на имевшихся в нашем распоряжении двух мертвых кошках, оказались неверными. До поздней ночи в нашем домике горел свет. По временам из нашего жилища доносились негодующие возгласы и грубые ругательства Вытакова, когда я находил в его расчетах какие-нибудь, с виду незначительные, ошибки, из-за которых ему приходилось переправлять целые полчища формул, коими четким убористым почерком были заполнены три его красные тетради. Жители деревни сторонились нас, считая чуть ли не сумасшедшими, и нас это вполне устраивало, так как излишнее внимание к нашим исследованиям было бы, по крайней мере, обременительным. Я два раза в неделю отправлялся в город за продуктами, и каждый раз, возвращаясь обратно, неизменно находил Вытакова сидящим на крыльце и задумчиво трущим подбородок, глядя в сторону деревенского кладбища, которое было не слишком удалено от нашего жилища (что, отчасти, снизило нашу арендную плату). В те дни Вытаков начинал с удвоенной энергией накачивать мертвых кошек эликсирами, и, как обычно, не достигнув сколь-либо заметных результатов в оживлении, в отчаянии метался по дому, давая на все мои вопросы односложные ответы. Но однажды, вернувшись из города с провизией, я не увидел профессора на крыльце, а когда вошел в дом, то застал его с увлечением читающим некую тетрадь, которая в отличие от его красных была совершенно черного цвета, и имела довольно потрепанный вид. Я спросил у Вытакова, с чем он имеет удовольствие ознакомляться, на что он мне кратко ответил: "На титульном листе написано, что это "Табукон". " Не поняв, что такое "Табукон", и чего ради профессор его читает, я, однако, не стал пускаться в дальнейшие расспросы, видя, что Вытаков явно не в духе. Спустя несколько дней, вернувшись с прогулки, я застал Вытакова в необычайном оживлении. Засунув руку за отворот пиджака, и широко улыбаясь, он обратился ко мне: - Иван Андреевич, я понял причину наших неудач в области оживления, и сегодня могу показать вам нечто, на мой взгляд, достойное вашего внимания. - С этими словами Вытаков жестом пригласил меня следовать за ним. Я, в предвкушении чего-то необычайного, пошел следом. Мы с профессором спустились в погребок нашего домика. Там на полу стояла клетка, накрытая серой ветошью. Вытаков отбросил ветошь в сторону, и я увидел сидящую в клетке кошку. - Это та самая? - С удивлением спросил я, глядя на улыбающегося профессора. - Безусловно. - Подтвердил он. - Вы, конечно же, заметили, что это животное до сих пор не издало не звука? Это оттого, что во время одного из экспериментов, я ненароком повредил ему голосовые связки, которые, позже, счел возможным удалить напрочь. Эта кошка была мертва, а теперь, как видите, снова жива! Воодушевленный успехом Вытаков в порыве откровения рассказал мне о том, каким образом он этого успеха достиг, что и привело к разрыву наших дружеских отношений. Тем же вечером я покинул профессора и вернулся в город N. Несколько последующих лет я продолжал свою научную деятельность и много вырос в своих познаниях, так что коллеги по работе сочли возможным утвердить меня в должности одного из деканов N/ого Государственного Университета. И вот, когда я уже занимал эту ответственную должность, я получил письмо от своего старого товарища, профессора Вытакова. Тот уже второй год не работал, и, по-прежнему находясь в Асприно, жил, по-видимому, на те средства, которые скопил ранее. В своем письме Вытаков просил меня срочно приехать к нему в деревню, утверждал, что добился небывалых успехов в искусстве оживления, призывал меня отбросить все былые предрассудки и лично засвидетельствовать его нынешний триумф. Я вспомнил последний наш с профессором разговор, в котором выяснилось, что Вытаков проявил непозволительную вольность, позволив себе осквернить несколько могил на деревенском кладбище. Дело было в том, что Вытакова давно мучили подозрения в том, что именно в человеческих мертвых тканях содержатся нужные ему бальзамирующие вещества. На эту мысль профессора натолкнули те необъяснимые случаи, которые зафиксированы в церковных хрониках как "нетленные мощи". Одна из гипотез, ярым сторонником которой был Вытаков, объясняла этот феномен тем, что за миг перед смертью, тело человека научилось вырабатывать некое бальзамирующее вещество, которое, по сути, его законсервировало, препятствуя разложению. Руководствуясь идеей выделить это вещество и добавить его в рецепт нашего эликсира, Вытаков отправился на аспринское кладбище и разорил несколько, выбранных наугад, могил. Не питая сколь-либо весомой неприязни к трупам и напрочь отбросив все этические предрассудки, он с успехом осуществил это, со всех сторон темное дело, в ту пору, когда я отлучился в город за провиантом. Однако импульсивный профессор не учел, что если есть нетленные мощи, то это вовсе не означает того, что любые мощи являются таковыми, и его эксперименты закончились полным фиаско. До этого момента я хоть и осуждал профессора, но, скрепя сердце, готов был закрыть глаза на осквернение им могил, конечно же, при условии, что оно немедленно прекратится. Но Вытаков, в прорыве откровения, не замечая ни моего замешательства, ни того, что я так и не вымолвил ни слова на протяжении его монолога, и продолжал рассказ. Однажды он, в полном отчаянии, предчувствии, что вся наша с ним теория бессмысленна, а такие, поначалу гениальные теории, которые он, проверив на практике, собирался швырнуть в лицо всему научному сообществу, оказались бессмысленными, вышел из дому. Профессор шел по деревне, не разбирая дороги и не оглядываясь. Окончился его поход тем, что он упал в придорожную канаву, споткнувшись о лежавшего у обочины, пьяного до бесчувствия, молодого человека. Вытаков чертыхаясь, выбрался из канавы и, увидев причину своего падения, поначалу только махнул рукой и пошел дальше, но почти сразу остановился, и, немного поразмыслив, вернулся к пьяному. Профессор оглянулся по сторонам и достал из внутреннего кармана куртки свой острый, как скальпель, ножичек. Вытаков нагнулся к молодому человеку, выпрямил его руку, распрямил на ней пальцы и, прислонив их к булыжнику, отрезал пьяному мизинец. От боли молодчик мгновенно протрезвел, и теперь катался по земле, прижимая к груди искалеченную кисть. В это время Вытаков уже несся к нашему дому, сжимая в руке страшный трофей. Сам профессор, впоследствии, уверял меня, что во многом благодаря счастливой случайности, никто из жителей деревни не видел его убегающим с места преступления. Я выказал немалые сомнения по этому поводу, и, предсказав Вытакову знакомство накоротке с органами правопорядка, покинул его, не вникая в то, зачем он совершил подобный поступок. Теперь же, несмотря на то, что наша последняя беседа принесла мне мало хороших впечатлений, я все же решился ответить Вытакову, что принимаю его приглашение, и, взяв несколько дней за свой счет, следующим вечером отправился в Асприно. Первое что бросилось мне в глаза по прибытии, это абсолютная тишина. Прежнюю шумную деревню было не узнать. Ни в одном из домов не горел свет, и я, было, предположил, что поселение покинуто, когда, совершенно неожиданно, чуть не столкнулся нос к носу с мужчиной, который вел к озеру лошадь. Лицо человека было бледным; шагал он совершенно бесшумно, и, словно завороженный, не замечал меня. Лошадь же, когда я ее как следует разглядел, произвела на меня такое впечатление, что я до сих пор вижу ее в своих кошмарах. В них это животное медленно ко мне приближается, а я стою на месте будто вкопанный, не в силах пошевелиться. Я вижу лошадиную морду, с которой содраны огромные лоскуты кожи, вижу, как позади лошади длинной вереницей тянутся ее внутренности, и, наконец, моему взору предстает круп животного, на котором висят прибитые к нему огромными гвоздями, части человеческих тел. Человек и "животное" скрылись из моего виду так же неожиданно, как и появились, тем самым, заставив меня усомниться в том, что эта встреча вообще состоялась. Продолжая свое продвижение к дому профессора, я приметил лавочку, на которой сидели несколько старух. Я, было, подошел к ним чтобы поздороваться, но заметил, что старухи как-то странно неподвижны: они не переговаривались и не шевелились. Рты их замерли и были полуоткрыты - как-будто они говорили все разом, и кто-то оборвал их на полуслове; остекленевшие взгляды были совершенно безжизненны. Я в крайнем замешательстве ускорил шаг, и, уже более не глядя по сторонам, двинулся к Вытакову. Дойдя до места, я сразу же постучался в дверь, которая не замедлила открыться. Вытаков встретил меня очень тепло и, проведя в гостиную, предложил угоститься чаем и усадил в кресло. Я любезно принял предложение, и у нас с Вытаковым состоялся следующий разговор: - Афанасий Петрович, по дороге к вам я увидел нечто не совсем обычное. - Что же вы видели, Иван Андреевич? - Я, кажется, видел мужчину с лошадью, причем последняя была столь оригинального свойства, что мне, кажется, эта встреча привиделась. - Какое же свойство встреченного вами животного показалось вам "оригинальным"? - Видите ли, Афанасий Петрович, мне показалось, что упомянутое непарнокопытное было мертво, потому, как носило такие увечья, что было бы крайне интенциозна его экзистенция. - Насколько я понял, Иван Андреевич, то, что вы видели, немало вас смутило, но уверяю вас: все это оттого, что ваше понимание живого и неживого в соотнесении с моими открытиями, по-видимому, являются чистейшим трансцендентализмом. - То есть, Афанасий Петрович, вы полагаете, что некто, со вспоротой брюшной полостью, вполне может спокойно разгуливать по улицам и притом, немало не стесняясь таким своим положениям? - На мой взгляд, такое вполне возможно, но, повторяюсь, не с традиционной точки зрения. Мои опыты убедительно доказали, что принятое всеми нами состояние, которое мы окрестили "мертвым", на самом деле таковым не является, поскольку крепится, подобно Евклидовой геометрии, на ряде аксиом, которые в ряде случаев можно отбросить. Тогда составляется совсем другое представление о "живом" веществе и мертвой материи. Вы меня понимаете, Иван Андреевич? - Боюсь, что не совсем, Афанасий Петрович. Тогда Вытаков принялся объяснять мне суть своих научных изысканий, и я, признаюсь, понял его лишь частично, потому как профессор, увлеченный идеей объяснить мне все и сразу, был крайне непоследователен, и постоянно перепрыгивал с одного предмета своей теории на другой, стараясь дать дефиниции сразу всем используемым им категориям. Временами сквозь голос профессора я различал какие-то стуки снаружи. Я сказал об этом Вытакову, но тот, казалось, вовсе не обратил внимания на мои слова, и, как ни в чем не бывало, продолжал растолковывать мне свои концепции в отношении живых и мертвых материй и воскрешения, то есть возвращение к жизни, последних. - Вы вероятно еще не забыли о том, как я ампутировал палец одному молодому человеку? - Спросил Вытаков, на миг, прекратив расхаживать взад-вперед по комнате. (Как я мог такое забыть?!) - Помню, конечно, Афанасий Петрович, и искренне радея о вашем дальнейшем благополучии, надеюсь, что больше вы себе такого не дозволяли, сдержав тем самым данную мне клятву? На это Вытаков принужденно улыбнулся и ответил: - Да, я больше не увечил живых людей, Иван Андреевич. Я их сначала убивал, и лишь после этого забирал то, что мне было нужно. От такого признания я буквально прирос к креслу. Глаза мои от изумления расширились, рот открылся и закрылся, не издав не звука. Первым моим порывом было выбежать из дома Вытакова, но профессор упредил мое бегство, произнеся следующие слова: - Я осознал всю степень своей вины и готов предстать перед правосудием, но, боюсь, мне до этого не дожить. По-правде говоря, я уверен, что не доживу до сегодняшнего утра. - Что же вам помешает встретить рассвет? - спросил я большей частью не из любопытства, а чисто машинально. - Они. - Ответил Вытаков, делая какой-то неопределенный жест в сторону окна. - Вы слышите, Они зовут меня! И я действительно страшный грохот сотни ударов, со всех сторон, сыплющихся на дом. Вероятно, во время разговора с Вытаковым я был настолько сначала погружен в его теории, а потом ошеломлен его признанием в убийствах, что не заметил, как едва слышный перестук превратился в оглушительную канонаду. - Не беспокойтесь, Иван Андреевич, вас они не тронут. - Сказал Вытаков, выдвигая ящик своего письменного стола и вынимая оттуда какие-то тетради. - Вот, - произнес профессор, протягивая эти тетради мне. - Здесь изложена моя теория воскрешения в самом подробном виде. Прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы она стала достоянием гласности. (Сразу обмолвлюсь, что вышеупомянутые рукописи я сжег, не читая, и даже не пытался предать их общественности.) Между тем, Вытаков продолжал: - Мне думается, что в моем распоряжении есть еще несколько часов, в течение которых, я бы хотел подробно осветить вам свою деятельность после того, как произошел тот, памятный нам обоим, инцидент с отсечением фаланги. - Профессор устроился на лавке около печи и закурил трубку. - Итак, я принес домой отрезанный палец. Вы вполне закономерно спросите, зачем он мне понадобился? Дело в том, что как я вам, Иван Андреевич, говорил в прошлом, мои потуги выделить из тканей мертвецов, добытых на аспринском погосте, некое бальзамирующее вещество, были чистейшей воды авантюрой, и имели место быть только потому, что я совершенно отчаялся, и цеплялся, подобно утопающему, за любую соломинку, в надежде не признавать поражение и, вопреки всему, изобрести эликсир воскрешения. И представьте мое удивления, когда в гробу у одного из добытых мною покойников я обнаружил некую весьма любопытную рукопись, название которой я вам ранее прочитал как "Табукон". В ней подробнейшим образом был описан ритуал воскрешения из мертвых, который я, предчувствуя крах своих научных изысканий, и не надеясь на успех, но все же решился исполнить. Загвоздка была в том, что для проведения обряда нужна была жертвенная, относительно свежая человеческая плоть, причем, чем обильнее жертва, тем, по мнению автора "Табукона", сильнее будет эффект. Таким образом, когда я получил все компоненты, необходимые для обряда воскрешения, указанного в рукописи, я, не очень-то рассчитывая на какой-либо эффект, а мои действия были плодом единственно отчаяния, но я был готов его осуществить. Итак, разместив мертвое животное и жертвенную плоть таким образом, который был указан в рукописи, я произнес некоторые слова, якобы наделенные силой воскрешения. В тот миг мне показалось, что я куда-то падаю, а очертания комнаты расплываются и постепенно исчезают. Но этот миг был столь мимолетен, что я списал свои ощущения на банальное головокружение. Я взглянул на оживляемую кошку - та по-прежнему была неподвижна. Но, собственно, на что я надеялся? Признав себя полным глупцом, я в отчаянии вышел из дому и, в полной апатии, около часу бродил по улицам. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись обратно, я увидел кошку сидящей на полу и усердно вылизывающейся. Это животное я вам тогда показал, и после вашего ухода наблюдал за ним еще четверть часа, по истечении которых, оно неожиданно, подобно киселю, растеклось по полу. В недоумении я снова открыл "Табукон", и полностью его проштудировав, выяснил, что для того, чтобы воскрешенный смог существовать достаточно долго, его нужно поместить в холод, причем постоянно понижать температуру с течением времени, что было для меня крайне затруднительно, а посему, почти неприемлемо. К тому времени, как я догадался дополнить эффект оживления нашими эликсирами, вы, Иван Андреевич, уже меня покинули. - Вытаков бросил на меня укоряющий взгляд. - Так вот, перед совершением ритуала, указанного в той злополучной рукописи, я накачал другую мертвую кошку эликсирами собственного приготовлениями, и как вы думаете? - Вытаков на секунду замер. - Она была жива, жива по-настоящему! - Воскликнул он, и я подумал, что он входит в привычный для него раж, но Вытаков наоборот сник. - Тогда-то я впервые их и увидел. - Еле слышно добавил профессор, и, из-за грохота снаружи, я плохо его расслышал. - Простите, Афанасий Петрович, вы, кажется, сказали - "их"? - Вы совершенно правы, Иван Андреевич. Я бы не хотел сейчас вдаваться в рассказ о том кто они, и какова природа их существования. Об этом вы подробно узнаете из моих записей. Собственно об этих существах, и о мире, в котором они находятся и повествуется в тех документах, что я вам передал. Я полагаю, вы уже догадались, что мне не удалось разработать подлинно научного метода воскрешения из мертвых. И, признаюсь, на мой взгляд, это невозможно. Мои действия в этом отношении более напоминают шаманский ритуал, чем квалифицированную и продуманную теорию. Из того, что не вызовет как у вас, так и ваших ученых коллег сомнений в достоверности, я могу предоставить только формулу моего эликсира. Но это только половина дела, к тому же бессмысленная без второй половины, которая состоит в изображении пентаграмм и произнесения неких слов в качестве заклятий. Эту, вторую, половину я освещать не собираюсь, потому как, даже признав ее вызывающей усмешку у любого здравомыслящего человека, полагаю что кто-нибудь, даже попросту ради шутки, может попытаться с помощью нее кого-нибудь оживить. И даже если этот кто-то не будет пользоваться для полноты эффекта моими эликсирами, все равно, Они могут увидеть его, а это более чем смертельно опасно. Теперь, Иван Андреевич, я надеюсь, вы понимаете, что когда я не ученый, я весьма гуманный человек? Я был несколько сбить с толку всей речью Вытакова, и в тот момент размышлял о том, не разыгрывают ли меня. Действительно, весь рассказ профессора, вкупе с тем, что я видел в самой деревне и этим все усиливающимся грохотаньем, все это никак не может считаться нормальным порядком вещей. Вытаков, видя, что я немало озадачен, и в скором времени не собираюсь ответить на его вопрос, продолжил: - Говоря об открытии, я говорил, что открыл Их, и их мир - то место, где обитают сознания умерших. Помните, Иван Андреевич, я упомянул про то странное ощущение, которое возникло у меня во время первого оживления? В тот миг я не понял, что произошло, тогда, как теперь осознаю вполне. Это суть моей теории, и состоит она в том, что мертвые не могут жить в нашем мире, следовательно, если мы хотим кого-то оживить, то должны сами отправиться в мир мертвых. Но тут возникает закономерный вопрос: как туда попасть, и при этом оставаться живым? Ответом послужит, то, что я, сам не осознавая, проделал во время своих экспериментов. Я, хотя и в течение весьма непродолжительного времени, соединил наш мир и иной, причем точкой соприкосновения служила начерченная мною на полу этого дома пентаграмма. Миры соединялись ровно настолько, сколько жил воскрешенный. Так вот, Иван Андреевич, представьте, что же произошло, когда я, с помощью с помощью своего эликсира, сумел на практически неопределенный срок воскресить человека! Сразу оговорюсь, как вы, Иван Андреевич уже догадались, отрезанный палец я употребил на оживление первой кошки. Тогда что же я приносил, согласно ритуалу, в жертву в последующем? Я убил трех человек, для того, чтобы продолжать свои опыты. Собственно мне было достаточно и одного, но такое количество жертв объясняется тем способом, которым я отправил их на погост. - Вытаков глянул на меня, и нашел мое лицо совершенно бледным. Но никаких попыток протеста его дальнейшему повествованию я не предпринимал. Тогда профессор продолжил: - Всего я воскресил две кошки и двух человек. Все они были снова убиты мною, кроме того животного, что растеклось по полу само по себе. Плоть для жертвоприношения я добыл весьма банальным способом, отравив воду в колодце одного из дворов. В результате погибло три человека, которых в скором времени похоронили на деревенском погосте, куда я незамедлительно явился и выкопал свежие трупы. Необходимо упомянуть, что все время, пока я проводил этот маневр, меня мучили сомнения относительно того, пригодны ли отравленные и несколько полежалые тела к жертвоприношению, потому как те тела, которые очень долго пролежали в могилах и были в моем распоряжении в изобилии, оказались для этой цели непригодными. Если бы мои сомнения подтвердились, то получилось бы, что я напрасно убил трех человек. К тому же, в таком случае, мне пришлось бы убивать еще, причем более опасным для себя способом, то есть, вступая в прямой контакт с жертвой. Но мои опасения быль напрасны, потому как те тела, что я раздобыл, мне совершенно подошли. Таким образом, в моем распоряжении были все исходные материалы для проведения дальнейших опытов, к которым я и приступил. И вот, когда я, принеся богатую жертву и используя свой эликсир, оживил одного из добытых мною в первый набег на аспринское кладбище, весьма жалкого вида, полностью изъеденного червями покойника, и, привязав его к операционному столу, принялся изучать его физиологию, я впервые услышал этот стук. Раздраженный тем, что меня отвлекают от работы, я встал с кресла и подошел к двери, открыв которую, увидел нечто невероятное: половину неба занимали совершенно черные тучи, и от моего дома к ним тянулся ослепительный столп света. Эти тучи опускались все ниже и ниже, и вскоре обволокли всю землю, погрузив все в кромешную тьму. Я на ощупь добрался до двери и, закрыв ее, в великом смятении стал смотреть в окно. Чем дольше я вглядывался во мрак, тем менее непроницаемым он мне казался. Вскоре я разглядел некие фигуры, бродившие снаружи, и поначалу принял их за людей, но, впоследствии выяснилось, что это не совсем так. Тем временем мрак совершенно рассеялся, и я увидел, что на знакомый мне ландшафт наложился совсем другой, чужеродный. Там где раньше были лишь кусты да овражки, возникали мрачные, покрытые мхом от сырости здания. Привычная проселочная дорога уступила место осклизлым булыжникам широкой улицы, по которой медленно проезжали заляпанные грязью экипажи, запряженные лошадьми того же свойства, что и та, которую вы, Иван Андреевич, имели удовольствие повстречать по дороге ко мне. Глубоко поразившись переменам, произошедшим снаружи, я вышел на улицу. Первым моим порывом было подойти к одному из прохожих и выяснить что происходит. Но никто из тех, к кому я обращался, не уделял мне никакого внимания. Рассердившись, я попробовал ухватить одного из проходящих мимо мужчин за рукав, дабы тот изволил, наконец, обратить свой взор на мою персону. Но моя рука без каких-либо препятствий прошла сквозь человека. Убедившись, что фигуры людей, это всего лишь миражи, я подумал, что все происходящее - наваждение. Руководствуясь этой идеей, я решил пройти сквозь дверь одного из зданий на обочине улицы, и изрядно приложился об эту дверь лбом. Совершенно сбитый с толку, я все-таки проник внутрь, открыв дверь привычным способом, и моему взору предстало почти неописуемое зрелище. По-видимому, место, куда я попал, было чем-то вроде кофейни, и к моменту моего там появления, собрало внушительное количество посетителей. Когда я вошел, то был немало напуган тем, что абсолютно все из числа присутствующих повернули головы в мою сторону. Сидящий ближе всего к выходу мужчина, облаченный во фрак и широкого покроя брюки, направился ко мне. Я замер на месте не в силах представить, что произойдет в следующий момент, но этот мужчина, совершенно проигнорировав меня, прошел к двери, которую я забыл закрыть, и прикрыл ее, после чего, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место. То, что я не закрыл дверь при входе, говорит вовсе не об отсутствии у меня манер, но о глубоком оцепенении, вызванным тем, что я увидел. В небольшом помещении у дальней стены располагался прилавок, в некотором отдалении от которого находилось два ряда столов, по три стола в каждом. На стенах заведения, в равных промежутках друг от друга висели прибитые к ним человеческие головы, с которых была удалена верхняя часть черепной коробки. В каждую из голов было воткнуто несколько горящих свеч, так что они создавали весьма эффектную иллюминацию. Общество, сидящее за столами, обслуживали несколько облаченных в черные кожаные фартуки официантов, каждый из которых держал в руках поднос, груженый равно ошметками тухлого мяса и кубками, наполненными, судя по цвету содержимого и общему характеру заведения, кровью. Но истинный ужас я испытал, когда движимый каким-то чувством запрокинул голову к потолку, и увидел висящий на цепях в самом его центре огромный глаз. Мне показалось, что это око пристально смотрит на меня. Тогда я сделал шаг в сторону, и глаз, висящий под потолком, чуть повернулся, следуя за моим движением. И тут все, кто был в помещении, встали, и, будто слепые, выпростав вперед руки, двинулись ко мне. Я поспешил ретироваться на улицу, и увидел, что там повсюду, точно также вытянув вперед руки и будто ища что-то, бродят люди. Я скорым шагом направился к дому, делая все возможное для того, чтобы не наткнуться ни на одного из ищущих, потому как меня терзали подозрения, что предмет их изыскания - я. Вернувшись домой, я выглянул в окно, и увидел, что к моему жилищу тянется целая прецессия "ищущих". На моем импровизированном операционном столе лежал, оживленный мною перед тем, как я, зачарованный странной мглой, покинул дом, человек. Руководствуясь каким-то инстинктом, я немедленно убил воскрешенного, после чего у меня вдруг показалось, что я падаю вниз. Ощущение это длилось не более секунды, и когда я снова выглянул в окно, то увидел привычный деревенский пейзаж, состоящий из берез, пары елей и куста бузины. Впоследствии я попытался оживить другого покойника, того, в чьем гробу обнаружил "Табукон". В результате я сделал знакомство с образованным и воспитанным человеком, который представился мне как Степан Апполонович. Я, признаюсь, доставил массу мучений этому истинному джентльмену, потому как оживить его надолго позволить себе не мог, ведь у моего дома снова появлялись вереницы "ищущих", и когда они принимались молотить кулаками в дверь, я убивал Степана Апполоновича. Таким образом, ему пришлось около пятнадцати раз воскресать и умирать, что было для него очень болезненно. К тому же, тогда как в первый раз я смог разговаривать со Степаном Апполоновичем чуть более часа, то в дальнейшем это время сократилось до нескольких минут, потому что Степан Апполонович любезно пояснил мне, кто меня ищет, и что будет, если меня найдут. Сейчас я опущу его рассказ о том кто он, откуда он взял "Табукон", и почему он похоронен на аспринском погосте, так как все это все это изложено в тех записях, которые я вам передал, и мне не хотелось бы сейчас тратить на это время. Я перейду к описаниям, касательным самой сути моего теперешнего положения. Оказывается, в мире мертвых тоже есть своя иерархия, во главе которой стоит сонм безумных духов. Каждый из этих духов непрерывно ищет способы упрочить свою власть, найти новые источники силы, и может наблюдать за происходящем в своем мире посредством расставленных повсюду огромных глаз, один из которых и заметил меня, когда я вошел в, судя по всему, кофейню. Когда-то безумные нашли небольшую лазейку в наш мир, и почерпнули оттуда немало энергии для своих распрей. Тот человек, что тогда открыл эту лазейку, и написал "Табукон", коего Степан Апполонович был последним хранителем; составил детальное описание мира мертвых, потому как путешествовал по нему довольно долго незамеченным, и был его первооткрывателем. И этот же человек, пожелавший остаться анонимным, был первым, кого отправили в Коптильню. Путь в это заведение Степан Апполонович предсказал и мне. Тем временем, разговаривать с этим джентльменом не было уже никакой возможности, потому что как только я его оживлял, "ищущие" уже стояли у моего порога. Но, тем не менее, мне удалось узнать свою участь: я стану неким фильтром, с помощью которого безумные духи смогут получать квинтэссенцию боли, необходимую им в их немыслимом противоборстве друг с другом. Тот из духов, кто получит наибольшую долю этой квинтэссенции, станет сильнее остальных, и сможет попытаться стать Верховным безумцем. Но какова же моя участь! Я буду единственным живым в мире мертвых, и через мой разум станут пропускать воспоминания об агонии сотен умерших. Я буду всякую секунду испытывать невообразимые страдания, и после того как умру в мире мертвых, буду вечно блуждать во мраке между мирами, не в силах попасть не в один из них. Вот какова цена передаваемого вам, Иван Андреевич, знания. Все это время я, уперев взгляд в пол, слушал Вытакова, и все больше убеждался в том, что он сумасшедший. Последняя же его реплика заставила меня задать профессору вполне логичный вопрос: - Почему, в таком случае, вам, Афанасий Петрович, не убить себя самому? Вытаков одобряюще на меня глянул, и заявил, что это была первая здравая мысль, высказанная мною за весь вечер; пояснил, что если он умрет, то его постигнет участь несравненно хуже той, которую он мне только что описал, ведь если его убьют в мире мертвых, то после хоть и невыносимо болезненных пыток, он все-таки обретет спокойствие, в одиночестве вечно блуждая между мирами, тогда как если он умрет сейчас, то в мире мертвых озлобленные безумные духи будут пытать его бесконечно долго за то, что он посмел разрушить их планы на свой счет. Тогда я спросил у Вытакова, почему он не может попросту уехать из этого дома, на что он ответил мне, что я глупец, и так ничего и не понял. - Моя персона, Иван Андреевич, для мертвых, что ярко горящий маяк для корабля. Я же вам сказал, что меня видел глаз духов. Теперь мне никуда не скрыться, потому что, единожды заметив, это око больше не упустит меня из виду, и мертвые для меня перестали быть миражами: если я захочу, то смогу дотронуться до них, и что самое прискорбное, они тоже смогу коснуться меня. Если бы я тогда остановился, оживив ту несчастную кошку, даже если бы я не выходил из дому после того, как оживил человека, и миры соприкоснулись, меня бы, наверняка, не заметили, потому что духи и не думали, что найдется глупец, способный повторить тот прецедент, который однажды произошел, и, почти что по собственно воле, отправиться к ним в Коптильню. Мое время уже на исходе. Вы видели лошадь и мужчину из мира мертвых в Асприно. Это произошло по причине временного слияния двух миров на территории, примерно равной той, что занимает эта деревня. Все местные жители впали в какой-то транс, вывести их из которого нет никакой возможности. В то время пока Вытаков говорил, я почувствовал, что течение моих мыслей замедляется, тело деревенеет, взор затуманивается. Мне нестерпимо захотелось спать, и я бы непременно заснул, если бы дверь дома Вытакова неожиданно не распахнулась. Один за другим к нам в комнату стали заходить люди, и становиться вкруг профессора. Последним вошел воистину громадный детина. Он нес в руках поднос, на котором лежал гигантский глаз. Это око, медленно поворачиваясь, в конце концов, остановило свой взгляд на Вытакове. Тут же всё стоящее вокруг профессора общество издало торжествующий возглас, и набросилось на бедного Афанасия Петровича. Вытакова подняли на руках вверх, и, несмотря на его сопротивление, вынесли вон из дома. Жилище покинули все, кроме человека, державшего глаз. Око непрерывно вертелось на подносе, пытаясь что-то увидеть. Какую-то секунду глаз смотрел прямо на меня, но потом снова стал озираться вокруг, будто выпустил из виду что-то важное, и не может снова отыскать. Спустя пару минут громила с подносом развернулся и вышел вслед за остальными. Я почувствовал, как странное оцепенение понемногу начало меня покидать. Окончательно придя в себя, я тоже вышел из дому, и увидел как вся, недавно побывавшая в доме Вытакова, процессия взмывает ввысь. Где-то высоко в небе я успел разглядеть очертания какого-то мрачного города. Не теряя времени, я направился к железнодорожной станции, потому как чувствовал, что если немедленно не покину деревню, то сойду с ума. На своем пути я встретил несколько аспринцев. Некоторые из них стояли, рассеянно озираясь по сторонам, как-будто очнулись ото сна в совершенно незнакомом месте. Другие безжизненно свешивались со скамеек или валялись прямо на земле. Спустя несколько месяцев, я совершенно выкинул из головы все то, что рассказал мне Вытаков, потому как осмыслить то, что с ним произошло, я не представлял себе возможным. И вот, несколько дней назад, я увидел сон, в котором на меня смотрит, лежащий на подносе, огромный глаз. А сегодня за ужином я услышал у себя в доме то самый стук, который практически не прекращался в жилище Вытакова...
Первая часть слегка напоминает булгаковский "Морфий"(имею в виду стиль изложения и, опять же, "докторская" тема) а вторая, действительно, в духе "Вия". Читается ровно, в конце же такая катавасия начинается-долго разбиралась в методах наказаний "сонма духов" для Вытакова (или может прочтение в столь позднее время лишило меня должной концентрации внимания), хотя, если у них целая толпа народу только во главе иерархии стоит... Из грамматики чуть задержалась на глаголе "предвосхищаю" - по-моему, его чаще используют в значении "додуматься до чего-то раньше кого-то, опередить кого-то". Ну и несколько ошибок из разряда "по невнимательности". Единственный вопрос: что это за "стук" в дверь рассказчика? И за ним пришли, что ли? Он вроде бы и не сделал ничего... Конец немного скомкан. Как будто рассказ написан на время, которое на последнем абзаце закончилось, и пришлось срочно сворачивать мысль в два предложения.
Ммм, прочитал с удовольствием, не отрываяся. Отлично. Хорошо выдержан стиль изложения - сухой, насыщенный терминами, язык ученого. Поначалу, первый абзац, стиль бросался в глаза, но именно такое изложение и придает атмосферу рассказу. Эдакий "Неофранкинштэйнизм").
В тексте упоминается "зрачки мои расширились". Я конечно человек далекий от медицины, но кажется, что человек не ощущает, когда его зрачки расширяются...) Вот глаза да, другое дело.
Наверное больше всего подкупает своей атмосферой. здесь нет упоминания о "внешнем" современном мире, нет упоминания о технологиях... А все, что есть в распоряжении ученых - это формулы, голый энтузиазм и дохлые кошки...) Романтика начала середины 19 века прям...) А концовка вообще напомнила Гоголевского "Вия". Он ведь тоже был неким "Глазом духов", ведь мертвецы не видели нечастного без его помощи...
Вообщем довольно любопытно на мой взгляд. Стиль выдержан гармонично, персонажи претендуют на реалистичность, есть атмосфера произведения... Но самое главное - расказ получился интересным, по крайней мере мне понравилось.
Как говорится, пишите еще, вдохновения вам и вашей клавиатуре...)
Замечательно... Не смотря на убивающий наповал глаза цвет, дочИтал неотрываясь. Мой любимый сухой стиль изложения, единственное что напрягает, так это классическая мораль...
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Войти
Поиск по каталогу
Друзья:
TOP 5 книг:
Внимание: все книги представлены только в ознакомительных целях.
Администрация сайта настоятельно рекомендует приобретать печатные издания.
